34 
Вот и крутился Василий Ярославович, как только мог, и сыну решения свои пояснял. До обниманий и целований дело, конечно, не доходило — все-таки господин должен оставаться господином, а смерд — смердом. Однако же все жалобы боярин выслушивал внимательно, до бед или радостей снисходил. Кому скидку по оброку сделает, кому кусок пашни из пара прирежет, кому леса разрешит взять безвозмездно. Пусть строятся крестьяне. Лишний амбар, лишний овин, новая изба. Глядишь, и жалко бросать станет, коли мысль появится на новое место перебраться. Споры крестьянские помещик старался решать по совести, чтобы обид не оставить. Порою от себя проигравшему что-то для утешения подкидывал. Не добро, нет: новые права, дела новые, под них — отсрочку по оброкам. Дескать ставь ульи на медвежьей опушке, а оброка бортного пять лет можешь не возить. Вершу дозволяю поставить на озере и коптильню. И три года лишь на свой карман трудись, разживайся, радуйся. Время пройдет, пасека, коптильня, верша — все останется, доход приносить продолжит, оброк будет дополнительный. Не Василию Ярославовичу — так жене, сыну, внуку. Вперед всегда смотреть нужно, не одним днем жить.
Без раздумий боярин крестным отцом соглашался стать — пять крестин за поездку его случилось. Пирами, что старосты или даже просто мужики зажиточные закатывали, не брезговал, подарки принимал, сам всякую мелочь дарил — пуговицы, иголки, атласные ленты. Парням, что в возраст входили, свое хозяйство предлагал завести, залежи предлагал отвести, или вовсе лес под огневище. Подъемные обещал, отсрочку по оброкам, пока юнец на ноги встанет, коней, лемех, справу разную, железо и вовсе безвозмездно. Подъемные — это вообще главные оковы для смерда. Пока не расплатится по долгу — права уехать не имеет. А пока все отдашь, да еще сверх оброка, — лет десять пройдет, коли не более. Уже и дом отстроен будет, и двор, и пашня поднята, и жена, дети — куда уж тут уедешь. Коли над мужиком не изгаляться, ненависти в нем не вызывать — он уже до гроба никуда не денется.
Иных молодых людей к земле не тянуло вовсе — и боярин тут же начинал звать их в холопы. На жизнь вольную, красивую, нетрудную. В атласных рубахах гоголем ходить, одвуконь по Руси носиться, славу великую добывать. Да еще рядом с домом родным, чтобы порой в деревню отчую приехать, во всей красе показаться да девок, что ранее нос воротили, всплакнуть от зависти заставить. Серебро — сразу, служба — потом. О том, что только этой весной из полусотни холопов чуть не половина в землю сырую легла — Василий Ярославович, естественно, не поминал.
Так и ехали они от деревни к деревне, слушая, улыбаясь, хваля и соболезнуя, прощая и раздавая обещания — точно сенаторы перед выборами. Изредка, на проселках между деревнями, уставший боярин темнел лицом и начинал с завистью вспоминать законы Княжества Литовского и Польши, где шляхтич для своих крепостных — существо, стоящее выше Бога. Каждого может по своей прихоти судить и миловать, продавать или сажать на кол, назначать любое тягло, по своей воле брать в холопы, пороть, женить, разводить, забирать добро — и никто не смеет на господина пожаловаться. Вот это — настоящая власть, настоящие господа. Там родовитый боярин не должен унижаться, хитрить, выкручиваться, стараться быть добрым и справедливым в глазах простых смердов. Там кулак сжал, по столу хлопнул — вот и все уговоры. Все по-твоему будет. А кто недоволен: самого на кол, жену и девок холопам раздал — и пусть бабы новых рабов плодят. Авось, как-нибудь вырастут.
Впрочем этих вспышек хватало ненадолго. Потому как вспоминал Василий Ярославович и другое. О том, что бегут от такой жизни смерды литовские, польские и немецкие многими и многими тысячами.[12] И коли смерд сбежал — найдут его, не найдут, а земля-то зарастает. Но ратника с нее ты все равно ставь! Посему крестьянин, который сам уходить от хозяина не стремится, все-таки надежнее.
Вернулись они весьма утомленными — не столько дорогой, сколько постоянными беседами, праздниками с плохоньким пивом и подкисшим медом, уговорами, спорами, попытками придумать что-то новое, способное принести прибыль для общего удовольствия. В усадьбе их ждала баня, обильный стол с вкусными яствами и терпкой мальвазией, три дня отдыха… И новый путь. Василий Ярославович сказал просто: «Хотим до Юрьева дня обернуться, сами оброк получить и со смердами счесться — нужно мчаться в Москву прямо сейчас».
34 
