читайте - не пожалеете 
39 
— А разве хорошо будет, отец, коли мы одни своих невест государю покажем? Он ведь ко всем обращался. Несправедливо получится к прочим…
— А разве хорошо будет, сынок, коли кровь за государя мы проливали, живота не жалеючи, а в родственники к нему иной кто проникнет, кто и пальцем в защиту княжича не шевельнул? Коли желали трусы жить в покое и праздности, за Ивана не заступались, пусть и дальше так живут. А ты саблю в его защиту обнажить не побоялся — тебе, по совести, его другом и впредь надлежит быть. Так что верно Ваня сказывает. Своих невест привезем. Из них пусть и выбирает достойную.
Они не спеша спустились в трапезную, где на свежих скатертях уже стояли латки с языками, лосиной и зайчатиной, блюда с жареными курами, их желудками, печенками, бараний сандрик, потроха, свинина, ветчина, тушенные в сметане караси, соленые и маринованные грибы, а для успевших «устать» — двойные щи, студень, кислая капуста. Однако к столам никто не торопился, ожидая самого главного.
Наконец настал этот сакральный момент:
— Братчина!!!
Четверо холопов внесли в трапезную потертую оловянную чашу примерно двухведерного размера, до краев полную ароматного пенного пива, еле слышно шипящего пузырями. Наверное, сейчас боярин Кошкин, который успел, встав у трона, получить свои первые щедрые подарки, награды и подношения, мог бы вместо этой братчины купить и другую, из драгоценных металлов, украшенную самоцветами и жемчугами. Но все же было что-то символичное в том, что союз друзей скреплялся не чем-то пышным и сверкающим, а старой, дешевой оловянной емкостью, напоминавшей о том, что дружба сильна не золотом. Дружба крепка готовностью каждого оторвать что-то от себя ради общего дела. Пусть даже — всего лишь ради шумной пирушки.
— Ну где там наши гости? Давай, боярин Василий, твой первый глоток.
Лисьин припал к краю чаши, сделал десяток глубоких шумных глотков и отодвинулся, уступая место сыну. Зверев тоже немного отпил, ощущая незнакомый прежде, терпковатый привкус, отступил, и к братчине начали прикладываться остальные товарищи. После двух кругов емкость опустела, и пирующие разошлись вдоль стола, стали придвигать к себе угощения, наливать из кувшинов уже не пиво, а темное испанское вино.
Андрей тоже наполнил себе кубок — и зря. То ли первые несколько кубков, принятые еще до бани, не спели выветриться и теперь взбодрились после шипучего пива, то ли он за долгую дорогу просто вымотался, но…
С первыми петухами он проснулся за столом. Голова его помещалась между печеным поросенком и полупустой миской с солеными сморчками. Здесь же присутствовали еще человек двадцать — остальные, видимо, смогли дойти до постелей.
Одно удобство в его положении все-таки было: завтракать удобно. Он достал из чехла ложку, дважды черпнул себе в рот грибов, потом ободрал до ребер бок поросенка, закусил все это кислыми щами и отправился на двор — умываться.
Там уже седлали коней холопы, закидывая им на спины красивые расшитые потники, закладывая в пасть удила уздечек со множеством желтых бляшечек, колокольчиков и шушурой. Андрей уже знал, что так именуются выгнутые, с ребром, пластинки, которые в движении друг о друга трутся и позвякивание создают. Но не звонкое, как колокольчик, а низкое, суровое.
— Вот черт, мне же сегодня на посольский прием надобно! — вспомнил новик и поспешил к себе в светелку — одеваться.
Впрочем, торопился Андрей зря. Бояре, что уходили в охрану государя, умчались на рассвете, а Лисьины вместе с Иваном Кошкиным и еще двумя сотоварищами выехали за ворота только после полудня. Да и то получилось слишком рано. Поднявшись по длинному, как галерея, крытому парадному крыльцу до уровня второго этажа, бояре слились с толпой приглашенных и еще долго бродили по многочисленным горницам с мягкими скамьями, золотыми и каменными вазами, с диковинными скульптурами из мрамора и слоновой кости, с монументальными напольными часами, которые были инкрустированы сандаловым деревом и украшены белыми кварцевыми слонами.
Наконец среди гостей произошло некое колыхание, они двинулись дальше, в глубь дворца, и скоро очутились в торжественной зале, которая оказалась не такой уж и просторной: немногим больше половины обычного школьного спортзала, — да еще загромождена посередине толстенной колонной, подпирающей потолок. Все было разукрашено изумрудными травными узорами по светло-коричневому фону — и стены, и потолок, и столб. Трон стоял слева от столба, почти прижимаясь к нему, справа же в обоих концах зала, одна напротив другой, располагались двери. С этой стороны, вдоль стрельчатых окон, теснилась основная масса гостей.
39 
