Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
100 
— Мы договаривались, что получив золото, я просто пошлю понятную ей весть о том, как меня найти, — прохрипел пленник.
— Как? — хозяин отошел к столу, придвинул к себе лист бумаги.
— Можно… Можно послать письмо ее мужу. Поблагодарить за помощь и гостеприимство, пообещать еще раз вернуться. Отписать, что вскорости уеду из замка дерптского епископа дальше. Только про замок, и что уезжаю, нужно сообщить при ней. Пусть гонец скажет, что привез письмо для Курста Болева, из Гапсаля, женатого на Регине. Они ее позовут, чтобы гонец увидел. Он на словах скажет, что я отсюда уезжаю. Она поймет.
— Они не знакомы с твоим почерком?
— Нет, я оставил лист. С цифрами и датами.
— Тогда я напишу письмо сам… — священник ненадолго задумался, потом начал быстро строчить ровным, каллиграфическим почерком.
— Вы дадите мне жареной перепелки, господин епископ? — с надеждой попросил пленник.
— Дам, — кивнул из-за стола хозяин. — Я всегда выполняю свои клятвы. Хотя это вряд ли приведет меня в Рай.
Свернув лист в трубочку, он поднялся, подошел к нюрнбергской деве, откинул запорный крючок и распахнул дверь. Раздался душераздирающий вопль, и на пол бесформенным кулем вывалилось тело.
— Н-да, об этом следовало подумать, — покачал головой епископ. — За полгода ножи вросли в твое тело, и извлечь их стало нелегко. Но ведь ты жив? Хотя теперь это неважно…
— Что случилось? — показалась на лестнице встревоженная Инга, завернутая в плащ.
— Мне было так хорошо с тобой… — поднял голову к девушке хозяин замка. — Я решил сделать приятное всем вокруг и принес этому несчастному жареных перепелов, — священник указал на стол.
— Это правда? — певица довольно улыбнулась и протянула ему навстречу свои руки.
— Конечно, правда, — кивнул хозяин замка. — А теперь пойдем в спальню. Не станем заглядывать ему в рот.
* * *
Новое утро началось с тихого завывания под окнами. Удивленно поднявший голову епископ некоторое время недоуменно крутил головой, потом выбрался из рыхлой перины и подошел к окну.
Там стояло на коленях полтора десятка одетых в рванье баб и мужиков.
— Это еще что? — с тоской посмотрел он на неожиданное представление. — Долго эти сервы собираются тут скулить?
Священник поморщился и начал одеваться. Начетник перехватил его уже во дворе:
— Это рабы из Люмати, господин епископ. За ними недоимки шесть лет числятся.
— Что они делают под моим окном?
— Так, недоимки у них… Я прикажу разогнать.
Хозяин замка остановился, внимательно вгляделся в своего начетника. Малого роста, в остальном он мало отличался от прочей замковой дворни: черная монашеская ряса, медный крест на шее, кожаная шапочка с длинными ушами. Разве только шапка казалась почище, да ряса поновее, да рожа пошире: спал и харчевался хозяйственник явно не в общем зале. И глазки у него бегали воровато…
— Что они делают под моим окном? — повторил вопрос епископ.
— Я за недоимки детей у них взял, которым годков по десять-двенадцать. Шляхте продать.
— А почему детей?
— Так, брать больше нечего. Скотину о прошлом годе отогнали. Лошадей забрать, так пахать не смогут. А на детей тут покупатель пришел. Серебра по три монеты за каждого обещал. А чего не продать? Сервы…
— И они теперь каждый день у меня под окном скулить станут?
— Я разгоню…
— Постоянно гонять собираешься?
— Детей увезут, успокоятся. Это так всегда. Недельку, али месяц похнычат…
— Ско-олько?! — зарычал дерптский епископ, отвернулся и решительным шагом направился к воротам, отодвинул засов, толкнул калитку.
— Господин! Кинутся! — попытался остановить его привратник, но хозяин замка уже вышел наружу:
— Эй, рабы! Слышите меня?
Стоящие на коленях у угловой башни люди повернули головы к нему.
— Недоимки прощаю. Все пошли вон отсюда.
Он вернулся назад еще до того, как сервы успели понять, что произошло, а потому радостные крики слышал лишь сквозь глухую стену.
— Как же так? — слегка подпрыгивая, потрусил рядом начетник. — Недоимки… двести десять монет…
— Я епископ, — остановился хозяин замка. — Я служитель Божий, и я ему молюсь. Не желаю, чтобы меня хоть кто-нибудь отвлекал!
— Но ведь казна епископская… На нужды Божии…
— Богу золото ни к чему, — холодно отрезал епископ. — Ему нужна вера. А я не хочу, чтобы в ближайшие полгода хоть кто-нибудь скулил у меня под окнами, кидался мне в ноги, когда я гуляю, плакал по ночам, пытался зарезать в обиде за проданных детей, и вообще… И вообще, если хоть кто-нибудь опять придет жаловаться, начетник, ты станешь каждый день обедать только в кресле святого Иллариона!
100 
