Галеран посмотрел на Фортреда.
— Вы можете уверить его преосвященство в том, что я так не поступлю, — по крайней мере, если моя жена больше не согрешит.
— Более того, — продолжал Фортред, видимо, начиная наконец приготовленную заранее речь, — он чувствует, что постоянное присутствие очевидного доказательства ее падения может истощить терпение даже самого терпеливого мужа…
— Но, с божьей помощью, не нарушит его.
Фортред встал со скамьи.
— Милорд, мне поручено принять на себя хлопоты о незаконнорожденном ребенке и доставить его в Йорк, где о нем будут надлежащим образом заботиться до окончательного устройства дела.
— О каком деле говорите вы, брат Фортред?
— Чей это ребенок?
Тогда Галеран тоже встал, втайне радуясь, что на нем до сих пор залитые чужой кровью доспехи.
— Кто, кроме матери, может заявить права на это дитя?
Фортред невольно отступил.
— Отец, разумеется.
— Кто он?
— Как, вы не знаете? — В этот миг брат Фортред был похож на человека, который бодро шел по твердой дороге и вдруг провалился в трясину.
— Скажите же мне.
Монах оглянулся на своих товарищей, взыскуя совета, но те лишь глупо ухмылялись. Тогда он, сузив глаза, обратился к Галерану.
— Милорд, сэр Раймонд Лоуик сознался на исповеди, что является отцом этого ребенка. Он раскаивается в своем грехе, но заявляет, что и он, и леди Джеанна считали вас погибшим в то время, когда произошло зачатие. Он приветствует ваше благополучное возвращение и искренне сожалеет о содеянном. Во искупление — понимая, сколь неуместно присутствие его дочери в вашем доме, — он готов принять на себя бремя забот о ребенке.
Прежде чем ответить, Галеран помолчал, а затем заметил:
— Мне представляется, что он должен был бы понести более суровое наказание.
— Да. Господин мой архиепископ наложил на него виру в двадцать шиллингов и присудил ежедневно молить бога об искуплении греха.
Галеран кивнул.
— Моя жена тоже ревностно молит бога, дабы Он ниспослал ей прощение, но, думается мне, она должна заплатить и виру. Милорд Губерт, нельзя ли одолжить у вас денег?
— Отчего же нет, — отвечал тот, с тревогой глядя на Галерана, и тотчас послал слугу за кошельком.
Галеран снова обернулся к Фортреду.
— Что до младенца, то мы настаиваем, чтобы бремя забот по его воспитанию было возложено на наши плечи.
Монах побледнел, но западня, перед которой он оказался, была неизбежна.
— Но, милорд, это значило бы обременить вас, тогда как вы ни в чем не повинны.
— Разве? Не я ли оставил мою жену без присмотра и наставления на долгие месяцы? Даже святейший папа Урбан, призывая к крестовому походу, сомневался, должны ли в нем участвовать те, кто имеет жен. Велика мудрость божия.
— Но, если и был на вас грех, милорд Галеран, участие в святом походе искупает все!
— Тогда я уверен: Отец наш небесный дарует мне силу, дабы я вытерпел присутствие этого маленького неудобства в моем доме.
Щеки брата Фортреда покрылись красными пятнами.
— Милорд, архиепископ настаивает, чтобы ребенок находился под его опекой до окончательного разрешения этого дела!
Галеран положил руку на эфес меча.
— Брат Фортред, младенца нельзя разлучить с матерью, ибо он еще не отнят от груди.
— Но можно найти кормилицу…
— Я не верю, чтобы можно было вскармливать высокорожденное дитя молоком простолюдинки.
— В таком случае…
— И, кроме того, я не допущу, чтобы жена моя отправилась в Дургам вместе со своей дочерью. Я только что вернулся из далекого похода и желаю обрести то, что положено мне по праву супруга.
Тонкие губы брата Фортреда искривились в улыбке, весьма напоминающей злобный оскал, но доводы его, как видно, были исчерпаны.
Галеран воспользовался этим, чтобы призвать Джеанну. В мгновение ока она уже стояла подле него, склонив голову, являя собою образец женской покорности.
— Вы посылали за мною, господин?
— Да, жена. Оказывается, Раймонд Лоуик исповедовался в своем грехе архиепископу Дургамскому и был прощен. Он заплатил в церковную казну двадцать шиллингов и обещал принять на себя все хлопоты по воспитанию маленькой Донаты. Мне кажется, будет справедливо, если ты заплатишь ту же цену.
Услышав о том, что растить Донату будет Раймонд, Джеанна сначала вспыхнула, потом побледнела от ужаса, но затем до нее дошел смысл последующих слов мужа; ее глаза расширились, и Галеран понял, что она борется с неудержимым приступом смеха.