64 
Впрочем, спрашивать о таких вещах здесь не принято. Ее основное занятие — налаживание контактов между нужными людьми в самой непринужденной обстановке.
Есть и еще кое-что, но тут я уже не берусь судить, слишком мало фактов. С Ритой они сверстницы, когда-то были большими друзьями…
За дверью загремела цепь, лязгнул замок, и резкий голос с актерскими интонациями крикнул:
— Митя, ты?
— Я, я, — отвечал Дмитрий Константинович. — Личный досмотр будет?
За дверью рассмеялись, и их наконец впустили. Прихожая оказалась огромной и плохо освещенной, однако хозяйка — высокая, шелестящая черно-серебряным платьем, обливающим ее гибкую, но скуповато вылепленную фигуру с белеющим в полумраке широким лицом, — нисколько не терялась в ней. Отступив на шаг и еще храня загадочную усмешку, она окинула гостей придирчивым взглядом светло-зеленых, с легкой косинкой глаз.
— Позволь, Альбиночка, представить тебе моего друга. Марк Борисович Кричевский, изволь любить и жаловать.
— Как церемонно-то! — снова усмехнулась Альбина, протягивая одновременно сухую, крепкую, сплошь унизанную тяжелыми черными кольцами руку для поцелуя.
Марк отвел этот жест, коротко наклонив голову и расправив плечи.
— Чрезвычайно приятно. Много слышал о вашем гостеприимном доме и о ваших чудесных вечерах, и из самых разных уст.
— И я кое-что знаю о вас, Марк Борисович. Вы человек по-особому известный и в чем-то даже таинственный… — Марк перехватил ее взгляд — там светилось такое раскаленное любопытство, что ему стало немного не по себе. — Прошу вас, проходите и располагайтесь. У нас по-домашнему, каждый занят своим.
Последовав за хозяйкой, они миновали несколько комнат, где было полно народу, большей частью выпивавшего и закусывавшего, пока не оказались в просторной даже по прежним купеческим меркам гостиной. Высоко под потолком в табачной синеве неярко светила тяжелая бронзовая люстра, сплошь закованная в хрустальные граненые пластины. Панели были обтянуты коричневой тафтой, а мебель представляла собой причудливую смесь — от сецессионовских полукресел до вульгарных польских диванчиков из недорогого гарнитура. Но музыка звучала хорошая — классический джаз, и звучала она приглушенно. Несколько пар топтались на середине, пытаясь уловить танцевальный ритм в этой ускользающей, поминутно меняющей тональности композиции, но выходило у них вразнобой, вяло и как-то утомленно, словно занимались они этим через силу. Только какая-то босоногая и заметно подвыпившая девушка в юбке, почти не прикрывающей бедер, все порывалась протолкаться в угол, где стояла аппаратура, чтобы найти музыку поживее. Но ее партнер, багроволицый, средних лет здоровяк с обликом преуспевающего функционера, удерживал ее, хохоча и прижимая к уже заметно обрисовавшемуся брюшку.
— Глоток виски, Марк Борисович? — донесся до него голос Альбины. — Кажется, у нас еще осталось неплохое…
— Благодарю. — Марк снова наклонил голову. — Был бы крайне признателен, если бы вы угостили меня каплей коньяку пополам с минеральной.
— О! — Альбина сделала короткий жест, явно адресованный не ему. — В новых французских романах также пьют чаще всего коньяк с водой… С этим у нас нет проблем. — Покачивая плоскими серебрящимися бедрами, она вышла, и спустя минуту Марк получил высокий стакан, едва не до краев набитый льдом, на дне которого плескалось немного жидкости.
Тем временем адвокат, до сих пор беспокойно озиравшийся, вдруг издал короткий возглас и, сияя улыбкой, боком двинулся в глубь гостиной, раздвигая плечом осточертевшие друг другу пары. Следуя взглядом за ним, Марк увидел в углу, в кресле под синим торшером, сидящую, закинув ногу на ногу и обхватив колено, девушку в дешевом вечернем платье с открытой спиной. Свет падал так, что лица ее не было видно. Донесся оживленный голос адвоката:
— Лина, голубушка! Я хочу познакомить тебя с моим ближайшим другом.
Марк! — окликнул он, оборачиваясь, и Марк пересек образовавшееся на миг между танцующими свободное пространство, остановился и коротко кивнул, все еще не различая лица девушки.
— Я искренне рад, — проговорил он, ставя бокал на сервировочный столик, оказавшийся поблизости.
— Не понимаю, — вдруг сказала девушка, поднимая голову. Теперь свет упал на нее, и стало видно, что она хороша. Но прелесть этого лица была как бы замкнута, затворена в себе, а за запором ощущалось острое и нервное беспокойство. — Я не понимаю, чему вы рады, — продолжала Лина. — Мы не обменялись и парой слов. Извините, но меня всегда раздражают все эти ничего не значащие фразы.
64 
