112 
– Что ты от меня хочешь? – Дамас дышал часто и тяжело, злость душила его, не находя выхода, – Карзоазоса он уважал и побаивался.
– Немедленно собрать военный совет, где должны присутствовать все военачальники.
– И я тоже? – съязвил Дамас.
– Не сочти мое предложение за обиду. Никто из нас не оспаривает твоего главенства. Никто! Но с нашим мнением ты обязан считаться. Атейополис мы должны взять! И мы его возьмем! И для этого нужно хорошо подумать. Подумать сообща, обстоятельно, без взаимных упреков и претензий. Пусть каждый из нас выскажется и предложит свой план ведения боевых действий. Уверен, что верное решение мы найдем. И тогда, уж поверь, никто не станет прятаться за спины других. Ибо еще никогда нас не считали трусами. Никогда!
Дамас какое-то время молчал, склонив голову. Военачальники застыли, не решаясь шевельнуться, – от ответа вождя языгов зависело многое.
Своенравный и упрямый, он до сих пор не признавал ничьих советов, действовал, сообразуясь только со своими желаниями, не всегда устраивавшими военачальников. Конечно, Дамас имел право на главенство и власть, как предводитель самого многочисленного отряда, как военачальник, не раз побеждавший сколотов, и, наконец, как вождь, облеченный доверием царя Гатала. Но неудачи, преследующие сарматское воинство, отнюдь не способствовали укреплению авторитета Дамаса.
Он это видел, ярился, шел на приступ в первых рядах, рубился с неистовством обреченного. Но исправить положение не мог: военачальники примкнувших к языгам отрядов вовсе не обязаны были ему подчиняться. Среди сарматских племен издавна велось: только тот имеет безраздельную власть, кто получит жезл из рук главной жрицы Священного Огня в Успе. Но царь сираков Сорсинес отказался принимать участие в походе против сколотов, поэтому Дамасу был закрыт доступ в главное святилище сармат.
Натянутыми были отношения и между военачальниками аорсов и сираков, чьи племена уже не одно десятилетие с переменным успехом вели борьбу за богатые пастбища в устье Аракса. Особенно обострились их распри в последние годы, когда послы царя Сорсинеса добились заключения союза с многочисленными племенами меотов, и аорсам пришлось увести свои стойбища в безводные степи. Все это вместе взятое затрудняло управление сарматским воинством, осадившим Старий Город.
Но, тем не менее, военачальники сарматских отрядов понимали, что просто увести своих воинов от стен Атейополиса – значит признать себя побежденными, а уж такого позора их воинственный дух снести не мог! Поэтому с таким напряжением они ждали, что ответит Дамас на предложение Карзоазоса.
– Ладно… – Дамас тяжело вздохнул и хмуро посмотрел на собравшихся. – Согласен… А что же Афеней? Где этот непримиримый враг сколотов? Чем в это время занят его изощренный ум?
В глубине просторной пещеры посверкивали угли затухающего костра. Дневной свет, вливавшийся через входное отверстие, не мог рассеять сумрак, обволакиваю-щий высокий свод и стены. Пещера в урочище киммерийских богов была творением человеческих рук – полосы и оспины от землеройных инструментов, испещрившие сухую и плотную, как камень, глину, в которой и было отрыто древнее святилище, ясно указывали на это.
В дальнем конце пещеры, у стены, сложенной из дикого камня, мрачно торчали безобразные лики идо-лов – уменьшенные копии стороживших вход в урочище. Здесь же, словно гнилой зуб в пасти великана, стоял и плоский жертвенный камень; возле него в беспорядке были навалены выделанные бараньи шкуры, бурдюки с вином, несколько пустых амфор и какое-то тряпье.
Стены пещеры быи увешаны оружием: луки, щиты, две кольчуги, железный панцирь, боевые пояса; под одной из стен лежали дротики, боевая секира на длинной рукоятке и лошадиная сбруя. Возле костра, закутавшись в меха, полулежал Афеней. Рана, полученная ольвийским купцом во время ночной вылазки Меченого, когда сколоты сожгли больше по-ловины осадных машин, вопреки его ожиданиям заживала плохо, гноилась и нестерпимым зудом превращала ночной сон в пытку. Целебные мази эллинов, прихваченные с собой запасливым купцом, не помогали, так же как и снадобья, приготовленные Одиноким Волком. Афеней стал раздражительным, гневливым, и нередко.
Одинокий Волк, сторожившего своего покровителя как верный пес, убегал из пещеры, когда в очередной раз Афенеем овладевал приступ беспричинного бешенства. С пеной у рта ольвийский купец метался по пещере, круша все, что попадалось под руку; и долго потом оседала пыль от израненных секирой или мечом стен – на них Афеней вымещал свою ярость за неудачи, не покидавшие его с той поры, как Дамас осадил Атейополис.
112 
