Особенно,... 
62 
Словно опомнившись, неловко сунул ей букет и, не оборачиваясь, решительно двинулся к выходу деревянным шагом марионетки. Оказавшись в коридоре, по инерции еще какое-то время брел, шаркая ногами и повесив голову. Потом, чудесным образом воспрянув и стряхнув всякую понурость, широко улыбнулся. Бодрым шагом направился к лестнице, напевая под нос лихую кирасирскую песенку:
- Спуни, спуни, молдаване,
- Унди друма ля Фокшани…
Песенка была не его бывшего полка, но это не имело сейчас особого значения, коли он пребывал в прекрасном расположении духа. Все ходы противостоящей стороны оказались настолько им предугаданы, что даже жуть брала от такого везения…
В пролетке, неподалеку от отеля «Савой», он ожидал не менее трех четвертей часа. Наконец на ступеньках показался синьор Джузеппе, и в самом деле выглядевший вовсе не так, как следовало бы бравому кавалеру после интимного рандеву, – скорее уж итальянец был озабоченным, собранным, напомнил Сабинину вкрадчивой деловитой походкой хищного зверя на охоте…
– Тронули помаленьку, – прикоснулся он к плечу возницы в смокинге, видя, что итальянец садится на извозчика.
Вскоре они прибыли к пансионату «Идиллия». Выждав пару минут, Сабинин, выделывая кунштюки тросточкой, вошел в крохотный чистенький вестибюль, огляделся. Из невысокой двери справа выглянула пожилая консьержка.
– В каком номере остановился мой друг, мадам? – весело спросил Сабинин по-немецки. – Итальянский господин, он только что вошел, мы разминулись, я крикнул вслед, но он не расслышал…
– Герр Кадеруччи? – ничуть не удивившись, сказала выцветшая немка без всякого интереса. – Вы его найдете в седьмом номере, майн герр…
И скрылась в своей комнатушке, предварительно все же указав морщинистой рукой направление. Свернув влево, Сабинин прошел по темноватому коридору и, увидев на одной из дверей начищенную медную цифирку «7», без церемоний нажал на ручку.
Дверь оказалась незапертой, а комната – не особенно и большой. Как видно, итальянец то ли был аскетом, то ли не располагал средствами, позволившими бы ему замахиваться на «Савой» или «Гранд-отель».
Как любой на его месте, жгучий брюнет, как раз собравшийся налить себе в стакан что-то из бутылки с незнакомой яркой этикеткой, уставился на непрошеного гостя сердито и недоумевающе. В следующую секунду его свободная рука с совершенно недвусмысленными поползновениями скользнула к карману брюк. Но он тут же застыл, оказавшись достаточно благоразумным для того, чтобы не хвататься за оружие, – понимал, что все равно не успеет…
Сабинин сделал два шага в комнату, держа его под прицелом. Усмехнувшись, бросил по-немецки:
– Что это вы в карман полезли, любезный мой?
Судя по лицу Джузеппе, он не понял ни словечка. Что-то пробормотал на родном наречии, непроизвольно сделав выразительный жест – ни черта, мол, не разберу…
– Что это вы в карман лезете? – спросил Сабинин уже по-французски. – Или вы и французского не понимаете?
– Понимаю… – растерянно отозвался итальянец на довольно сносном французском. – Послушайте, какого черта?
– Молчать! – зловеще процедил Сабинин, шагнул к нему и, прижав дуло револьвера к боку, бесцеремонно полез итальянцу в карман.
Извлекши оттуда браунинг, второй номер, проворно отступил на два шага, сунул трофей себе в карман, придвинул ногой облюбованный заранее стул и уселся. Легонько помахал револьвером. Он специально выбрал в оружейной лавке этого монстра – английский «Уэблей-Грин», сработанный за год до появления на свет самого Сабинина, в семьдесят девятом. Как боевое оружие этот памятник старины ни к черту не годился, да и был к тому же неисправен, зато обладал внушительными размерами и производил самое грозное впечатление.
– Послушайте, мсье, извольте объясниться, – сердито сказал итальянец. – В конце концов, кто вам дал право вот так врываться?
Особого страха в его голосе не чувствовалось – ну, конечно, Надя что-то да рассказала… интересно, что?
– Сядьте. Я кому говорю? Вот так, прекрасно… Я не намерен разводить здесь церемонии. Либо вы мне немедленно расскажете, как далеко зашли ваши отношения с Надеждой… с мадемуазель Гесслер, либо, клянусь всеми святыми, я вам пущу пулю в лоб! – сказал Сабинин и звонко взвел курок.
Итальянец проследил взглядом воображаемую линию, соединявшую дуло револьвера с его торсом в расстегнутом жилете. Он, безусловно, не был трусом, но направленное на человека оружие всегда внушает ему некоторое уважение, в особенности если ответить аналогичными мерами человек не в состоянии…
62 
