Особенно,... 
58 
– Эта… женщина, она твоя мать? – на миг опешил Палак: только теперь он узнал бывшую наложницу отца; но тут благоразумие оставило царевича, и он в ярости воскликнул: – Тогда и ты убирайся вон, паршивый щенок! – уже и вовсе не помня себя, Палак хотел наотмашь ударить Савмака нагайкой.
Сверкнуло лезвие акинака, и Савмак коротким, но точным ударом плашмя выбил нагайку из рук брата.
Палак взбеленился. Словно обезумевший, он вырвал из ножен свой акинак и набросился на Савмака, горя желанием изрубить дерзкого подростка на куски. Но, запальчивый не менее старшего брата, сын наложницы не дрогнул – взвизгнув, как рысь, он вихрем закружил вокруг наследника престола, нанося пусть недостаточно сильные, но коварные и точные удары.
На шум драки сбежались рабы-сыровары, служанки и наложницы царя, вытряхивавшие неподалеку ковры. Бедная Сария несколько раз порывалась броситься под меч Палака, чтобы грудью защитить свое дитя от неминуемой, как ей казалось, гибели, но ее удерживали подруги-служанки. Кто-то из них побежал позвать стражу – разнять сцепившихся в поединке братьев не было никакой возможности. Телохранителю, было сунувшемуся на помощь Палаку, его повелитель едва не выбил зубы сильным ударом кулака – царевич хотел сам расправиться со строптивцем. Но в Савмака словно вселился дух бога войны Вайу: он рубился, как заправский воин, и временами Палаку приходилось переходить в защиту, чтобы спасти свою жизнь от разящих выпадов.
– Остановитесь… – это было сказано негромко, но внушительно, голосом, привыкшим повелевать; казалось, что где-то рядом тихо пророкотал гром.
Окружавшие драчунов низко склонили головы – никто не заметил, как подъехал на невысокой мохноногой кобылке сам царь. На плечи у него был накинут плащ-гиматий пурпурного цвета, а длинные вьющиеся волосы с обильной сединой схватывала на лбу красная лента, шитая золотом.
Братья опустили акинаки. Они стояли перед отцом потупившись, с напускным смирением, но в душе каждого бушевал огонь ненависти.
– Идите за мной… – царь тронул поводья.
По дороге он приказал двум телохранителям, сопровождавшим его всегда и везде:
– Пусть мои сыновья, не мешкая, соберутся в парадной зале дворца.
В зале, довольно обширном помещении с высокими расписными потолками, было прохладно. На свежепобеленных стенах висели ковры, дорогое оружие и доспехи. Ковры устилали и пол. В центре стоял круглый очаг из глины; его окружали шестнадцать резных деревянных стояков, поддерживающих конусообразное перекрытие с отверстием для дыма. В очаге неярко тлели древесные угли, к которым примешивали ароматные травы. Это был алтарь покровительницы царского рода, матери всего живого, Великой Табити.
Царь Склиур суровым взглядом обвел стоящих перед ним сыновей. Уже извещенные о случившемся, они не смели от стыда поднять головы. Смертельный поединок между братьями у скифов считался большим грехом, и они с трепетом ждали решения отца.
Впереди, рядом, стояли Зальмоксис и Палак. Старший сын царя, как всегда был угрюм и невозмутим. И только временами в его черных, глубоко посаженных глазах мелькали искорки затаенного злорадства – непомерный гонор и заносчивость наследника престола вызывали в его душе неприязнь. Изредка он поглядывал на трепещущего Савмака, и тогда в его густой бороде проскальзывало подобие улыбки.
Красный, как вареный рак, соправитель и наследник Скилура нервно покусывал губы, мысленно бичуя себя за непозволительную в его положении несдержанность. Он ощущал глухое недовольство братьев – многие были сыновьями наложниц и из-за этого более благосклонно относились к Савмаку, нежели к нему, – и пытался подавить клокочущую в груди бессильную ярость.
– Из родников берут начало ручьи, затем сливающиеся в полноводные реки, – Скилур начал говорить медленно и тихо. – Родник можно забросать камнями, забить глиной, и ручей иссякнет. Но попробуйте таким образом остановить и высушить Борисфен! – он подошел к стене зала и снял с крюка набитый стрелами горит[221], богато украшенный золотыми чеканными пластинами. – Возьмите… – царь вручил по одной стреле Зальмоксису, Палаку и еще нескольким сыновьям. – Ты тоже… – подозвал и бледного от страха Савмака. – А теперь – сломайте!
Недоумевающий Зальмоксис сжал своей широкой, в мозолях от меча, ладонью тоненькое древко, и оно тут же с сухим треском сломалось. Какой-то миг поколебавшись, разломал стрелу и Палак, а за ним и остальные.
58 
