— Мы думали, — наконец заговорила Мэри, — что они распространяют бюллетени с новостями.
— Но в них содержалось и другое, — добавила Гортензия.
— Что именно?
— Ирландские вопросы.
— Их главным интересом всегда была Ирландия. — Сделав большой глоток чаю, Белла порадовалась, что положила в него много сахара. — Кто-нибудь из вас видел, что они печатали?
Она в упор посмотрела на Бетси.
— Сначала мелочи, — ответила та, отводя взгляд. — Добавления к спискам жестокостей и несправедливостей в отношении людей.
Белла не сводила с нее глаз.
— Дальше — больше.
— Почему никто не помешал им распространять такой материал?
Белла обвела взглядом женщин.
— А как? — пролепетала Эллен Спенсер, у которой был такой вид, словно она ожидала появления палача.
Вопрос был справедливым. Главная причина, почему Белла покинула этот дом, заключалась в том, что она хотела избежать столкновения с сестрами Драммонд, а она больше, чем кто-либо иной, была способна противостоять им.
— Раз их нет, худшее позади, — подытожила она, но все снова отвели взгляды. — Рассказывайте, — вздохнула Белла.
— Мы получили это всего час назад.
Мэри достала сложенный лист бумаги.
Развернув его, Белла прочитала:
«Будьте осторожны. Ваша работа привлекла внимание властей. Бегите, пока еще есть время».
Подписи не было.
— Это, возможно, просто желание посеять панику или даже шутка. Может быть, самих сестер Драммонд.
— Такое возможно, — не совсем уверенно сказала Мэри.
Но остальных это, по-видимому, убедило, и они с удовольствием принялись за чай с пирожными, словно кризис миновал.
А Белла задумалась. С добавившимися Бетси и Эллен, а возможно, и Агнес Хувер, стая стала слишком большой для ее дома. Если бы только знать, что написано в завещании леди Фаулер.
— Леди, — обратилась к женщинам Белла, и все взгляды устремились к ней; некоторые были недовольны, что их прервали, некоторые снова встревожились. — Станок все еще в доме?
— Да, конечно, — ответила Мэри.
— Лучше избавиться от него. И желательно завтра же.
— Но он очень удобен для печатания копий информационных бюллетеней, — не согласилась Гортензия.
— Если леди Фаулер умрет, умрут и ее послания.
— Я собиралась продолжить ее дело. — Гортензия вздернула подбородок. — Настоящее дело — напоминать женщинам о подлости мужчин и предлагать улучшение законов.
В этом смысле намерения Гортензии были благими, но все, что бы она ни написала, было бы пустым разглагольствованием.
— Очень любезно с вашей стороны, Гортензия, но вам не кажется, что некрасиво пользоваться именем леди Фаулер?
— Леди Фаулер хотела бы, чтобы ее дело продолжало жить. Я уверена, она указала это в своем завещании.
— Выдумаете, мы сможем жить здесь?
Клара повеселела.
— А почему нет, — ответила Гортензия, которая, несомненно, видела себя и автором посланий, и предводителем стаи. — Если неуместно именовать их посланиями леди Фаулер, нам придется подобрать другое название.
Предложение вызвало оживленный разговор между несколькими леди, и Белле захотелось схватиться за голову и закричать. Неужели они забыли о записке с предупреждением? Она хотела только успокоить их тревогу, а не полностью лишить осторожности.
Разговор был прерван стуком в дверь.
— Кто бы это мог быть? — удивилась Мэри, но встала, чтобы открыть.
Она вернулась через несколько секунд, мертвенно-бледная, в сопровождении мрачного джентльмена, позади которого виднелись другие мужчины.
— По-моему… — тонким, дрожащим голосом заговорила Мэри, — по-моему, мы арестованы.
Глава 28
Торн завтракал, когда лакей принес ему письмо.
— Сэр, джентльмен внизу настоятельно просит позволения поговорить с вами. Он попросил меня передать вам это письмо.
Удивившись, Торн взял письмо и увидел печать.
«Приношу свои извинения, Айторн, но, к сожалению, должен обратиться к вам, так как сегодня вынужден покинуть столицу по делам, которые не могут быть отложены. Посылаю своего секретаря Карратерса объяснить деликатную ситуацию, в которой надеюсь на вашу помощь.
Ротгар».
Ротгар ищет его помощи? Это признание победы или коварный заговор?
— Проводите сюда мистера Карратерса, — распорядился Торн.
Секретарю, который вошел и поклонился, было около пятидесяти лет, он был изыскано одет и, вероятно, свободно чувствовал себя при дворе. Торн распознал в нем еще одного Оверстоуна — блистательного, энергичного и знающего свое дело. Торн жестом пригласил посетителя сесть и предложил выпить, но тот отказался.