71 
— А родственники у вас там остались?
— Да. Петр жив. Но он давно уже настоящий янки, женат на американке, у него большой дом, дети, внуки. Конюшня, питомник, машины и всякая прочая требуха…
— Почему вы вернулись, Сабина?
— А Бог его знает. Мне все равно, где жить. Я самодостаточна… Там мало говорили по-русски, только в доме немного по-польски, книг русских не было вообще. Я усердно трудилась, путешествовала и воспитывала Женю; она же так быстро врастала в тамошнюю жизнь, что у меня возникло сомнение — тот ли это ребенок, которого я родила? Все дело в том, Егор, что прошлое меня все-таки не отпускало, и я вознамерилась продлить его в своей дочери. Это, конечно, глупость. Очередной мой бзик и чистой воды эгоизм. Через восемь лет мы оттуда сорвались, и толстая, неуклюжая Женечка так и не прижилась на советской почве… Года три сверстники насмехались над ее произношением, над ее внешностью и над ее инфантильностью. А я терзала девочку любовью к родине…
Теперь-то я понимаю, что сломала Женю и давно уже для нее чужая.
Сабина вздохнула и бросила куртку мне на руки.
— Ну что же, — сказала она. — Умерла так умерла. Проводите меня в опочивальню, Егор. Что-то я впала в меланхолию. Спать, видно, пора.
Я отдал ей пакет с вещами, сунул халат и бутылку в опустевшую сумку, отнес стулья на место и довел Сабину до дверей палаты. Мы простились, и я побрел вниз.
Входная дверь оказалась закрыта. Мне пришлось растолкать сонного инвалида и долго втолковывать ему, что я задержался у постели тяжелого больного. Только после того, как я сунул ему в крючковатую лапу какую-то мелочь, он, кряхтя, заковылял к двери.
— Сидел был уже до утра, — сказал старик. — Все одно доктора спят…
Я вышел в ночь. Она была беззвучна и беззвездна, но шлепать пешком до самого дома мне совсем не улыбалось, и я побрел по переулку, чтобы выбраться к площади, где еще можно было поймать такси.
Жутко хотелось поговорить хоть с кем-нибудь, но мне не повезло — водитель, который довез меня до дому, оказался молчуном; БГ, сидевший на вахте, был с головой поглощен бесчинствами котов, завывавших в кустах у подъезда; Анна Петровна поднялась вздремнуть.
Да и Люська, похоже, меня бросила.
Ничего не оставалось, как подняться домой и лечь спать.
Открывая тамбур, я услышал глухое ворчание из-за двери собственной квартиры и несказанно обрадовался. Вот она, живая душа, которая поможет мне избавиться от внезапно вцепившегося в меня чувства одиночества и беспомощности.
Сразу после того, как за Сабиной закрылась дверь палаты.
Когда я включил свет в прихожей, скотч сидел в углу, глядя на меня так, что мне сразу стало не по себе. Он меня видел насквозь, со всеми потрохами.
Я сбросил куртку и наклонился снять ботинки. Степан, важно раскачиваясь, подошел ко мне, обнюхал мои колени и издал странный горловой звук, похожий на всхлип.
— Что? — спросил я. — Сообразил? Вместо ответа он боднул мою щиколотку, а я схватил его за ухо и смущенно проговорил:
— Имей совесть, парень. Ты что, не видишь — человек прямо с поминок.
Глава 3
У дверей здания прокуратуры я оказался как раз вовремя — прямо передо мной, привычно справившись с коварным пневматическим устройством, предназначенным валить с ног посетителей, через них проследовал мой руководитель практики — старший следователь, юрист первого класса Алексей Валерьянович Гаврюшенко.
Я еще издали заметил, как неохотно он выбирается из своих серых «Жигулей» на стоянке перед зданием, направляясь на службу.
Предъявив в вестибюле свой временный пропуск, я, однако, не стал догонять шефа. Спина Алексея Валерьяновича, мелькнувшая на площадке этажом выше, красноречиво свидетельствовала о том, что ее обладатель сегодня с утра не расположен к общению с кем бы то ни было.
Медленно, как трактор на первой передаче, я вполз на третий, считая истертые мраморные ступени, где еще сохранились латунные кольца. Когда-то в них вставлялись стержни, удерживавшие ковровую дорожку, но ни того ни другого теперь не было, а в коридорах следственного управления, занимавшего весь третий этаж, линолеум был протерт до дыр и кисло воняло столетним табачным перегаром.
Прежде чем заглянуть к своей переменчивой однокурснице и справиться, как идут дела в нашей с ней епархии, я добрел до самого конца коридора и постоял у сводчатого окна с низким исцарапанным подоконником. Окно выходило во двор.
71 
