— Куда вы?
— Отвяжу коня, — сказал Бестужев. — Не бросать же его здесь.
— А… Давайте побыстрее.
В два счета справившись с узлом, Бестужев, держа Пако в поводу, направился следом за Голдманом — тот целеустремленно шагал в сторону городской окраины, сжав губы, нахмурившись.
— Неприятности? — спросил Бестужев, догоняя.
— Да нет, нет… — Голдман натянуто улыбнулся. — Маленькие неполадки, чисто технические…
Он не расположен был развивать эту тему, и Бестужев не стал настаивать, как-никак он был подчиненным со строго очерченным кругом обязанностей, если случившееся не имело отношения к проискам синдиката, это, в общем, и неинтересно…
Выйдя на окраину городишки, Голдман взял чуть левее, к поросшему незнакомыми Бестужеву цветами пустырю, за которым вдали виднелась опушка леса, состоявшего большей частью опять-таки из незнакомых деревьев. Именно там, на опушке, и работали с утра в поте лица кинематографисты.
Справа, не так уж и далеко, располагалось пристанище незадачливого месье Леду — снятый им под жилье старый сарай, возле которого стоял аэроплан, выглядевший для Бестужева (как, впрочем, и для подавляющего большинства людей, редко сталкивавшихся с этой технической новинкой) крайне диковинно и экзотично: большой, но казавшийся хрупким и ненадежным аппарат, широкие крылья, соединенные массой деревянных стоек и проволочных растяжек, решетчатый хвост, причудливое оперение, темная глыба мотора, воздушный винт, он же пропеллер… Под крылом легко можно было рассмотреть две фигурки — месье Леду со своим ассистентом, устроившись за бутылкой вина, то ли обсуждали дальнейшие жизненные планы, то ли топили в вине горькое сожаление о мизерных здешних прибылях.
Голдман мимоходом указал в ту сторону:
— Я вот все ломаю голову, как бы использовать в фильме эту штуку — аэроплан. Интересная новинка, публика ею живо интересуется… вот только не могу придумать, куда бы его вставить и какой сюжетный оборот с ним изобрести… У вас нет идеи?
Бестужев пожал плечами:
— Снимите фильм про отважного авиатора, который… ну, я не знаю… геройски перелетает через Атлантику.
— Что вы мелете… Через Атлантику! Эти коробочки едва перелетают Ла-Манш, жалкие тридцать миль…
— Ну, я ведь не романист, — сказал Бестужев. — Просто снимите фильм про отважного авиатора, который добивается каких-то рекордов. Как водится в кинематографе, злодей ему всячески мешает в борьбе за сердце красавицы… которая в конце, ясное дело, достается отважному летуну.
— Думал я о чем-то похожем, — сознался Голдман. — И Сол тоже. Нету изюминки, понимаете? Каких-то захватывающих зрителя эпизодов… Через Атлантику, говорите… А вы фантазер, мой юный друг, этакого подвига, пожалуй что, мне уже не увидеть, да и вам, я думаю, тоже. Через Атлантику… Химера! Хотя… Если взять что-нибудь поскромнее, какой-нибудь рекордный перелет… И они там борются со злодеем в полете, на крыле аэроплана…
— Ух ты! — невольно изумился Бестужев. — А как это снять? Установить киносъемочный аппарат на другом аэроплане? Но какой риск для актеров…
— Никакого риска, — отрезал Голдман. — Сразу видно, что вы прежде не были особым любителем кинематографа, Михаил.
— Честно признаться, да. Как-то не уделял особо внимания.
— Снять все можно, не покидая земли, — разъяснил Голдман. — Есть разные фокусы под названием «трюковая съемка». На заднем плане как бы перемещаются нарисованные облака, и зрителю кажется, что самолет высоко в небе, на артистов дует ветродуй, изображая налетающие порывы ветра… — он словно бы опомнился, страдальчески сморщился: — Михаил, не забивайте мне сейчас голову вашими схватками героя со злодеем на летящем аэроплане, у меня голова занята совершенно другими заботами…
Бестужев пожал плечами — не он, в конце концов, все это только что придумал — но сговорчиво замолчал.
Глава вторая
НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ СУДЬБЫ
Еще издали можно было рассмотреть, что на опушке негустого лесочка (состоявшего из не особенно и экзотических на вид, но невиданных в Старом Свете Бестужевым деревьев) собралось немало народу. Особенной суеты и оживления не наблюдалось — что как раз и свидетельствовало об отлаженности творческого процесса, когда каждый знает свой маневр и без нужды не слоняется там, где каждому есть дело.