– Я так предполагаю, у тебя есть опекун, или менеджер, или как это сейчас называется?
– Без него я бы сейчас картошку окучивала на загородной семейной фазенде, – вымученно улыбнулась девушка.
– Ты с ним спишь? – грубо спросил я; эта оевропеенная Лизавета мне понравилась, и я невольно содрогнулся от омерзения, на миг представив, как ее тискает какой-нибудь отвратительный мафиозный тип с дряблой и холодной лягушачьей кожей.
– А ты как думаешь? – Похоже, она не обиделась.
– Долг платежом красен.
– Аморально, да? – спросила Елизавета, напряженно глядя мне в глаза. – А может, он на мне женится?
– Извини, я не знаю ваших отношений.
– Тем не менее, осуждаешь.
– С чего ты взяла?
– По лицу вижу.
– Слушай, Лизка, не заводись. – Я миролюбиво ухмыльнулся. – Я здесь совершенно случайно. И тебе мое осуждение, даже если оно и имеет место, по барабану. У каждого своя жизнь, и кто я такой, чтобы быть тебе судьей? Будем надеяться, что у тебя все задуманное получится.
– Ты… Ты… – Она вдруг заплакала.
– Ну, блин… – Я оторопел. – Какого дьявола?
– Я… не… могу-у-у… – рыдала Мисс Москва. – Все меня презирают… из зависти… Ненавидят… даже мои бывшие подружки…
– Кончай. На, вытри слезы. – Я тыкал ей в руки свой носовой платок. – А что касается твоих недоброжелателей… все это старо как мир. Едва кто-либо начинает возвышаться над толпой, как сразу становится отовсюду виден и неудобен, словно мозоль. Каждый – или, по крайней мере, многие – начинает думать: а почему не я? С каких это соображений Господь дал ей красоту или ему – ум, а меня сделал чучелом огородным, или болваном, который не может умножить два на два? Просекаешь? В итоге недостающие качества заменяются иными, не менее важными для выживания рода человеческого, чем красота, ум, честность, порядочность, – злобой, завистью, жестокостью, тупым упрямством. Все это называется Великим Равновесием. А иначе жизнь стала бы пресной, бессмысленной. Будь все красивы, умны, сердечны, богаты, о чем тогда мечтать и за что бороться? То-то…
– Убедил… – Она улыбалась сквозь слезы. – Я даже не предполагала, что встречу сегодня философа.
– Живи и надейся, дочь моя, – патетически воскликнул я и потянулся за бутылкой.
Не дотянулся…
– Этот?
– Ну…
Я обернулся. Позади стоял уже знакомый мне "михрютка", раскаленный от злобы, как допотопный чугунный утюг, и еще двое, орлы, как на подбор – нашенские, косая сажень в плечах, руки крюки, морда ящиком.
– Привет мужики! – бодро сказал я, миролюбиво улыбаясь. – Не составите ли компанию? – показал на спиртное.
– Пойдем поговорим, – хмуро буркнул один из них, постарше, судя по шее-тумбе и поломанным ушным раковинам, бывший чемпион греко-римской борьбы.
Наверное, ему не хотелось начинать "разговор" в присутствии дамы. Я его понимал.
– У матросов нет вопросов, – вскочил я, ернически подмигивая братве.
– Вы что задумали? – встревожилась Елизавета.
– Выясним несколько интересующих нас вопросов, и я вернусь, мисс красавица. – Я с неожиданной для себя галантностью поцеловал ей руку.
Троица издала глухое злобное ворчание.
Мы вышли в холл размером с волейбольную площадку. На второй этаж вели две широкие лестницы, застеленные красными "кремлевскими" дорожками. Везде стояли огромные мраморные вазы с живыми цветами, а по углам холла высились настоящие деревья, растущие прямо из паркетного пола.
– Серегу зачем тронул? – без обиняков приступил к делу борец; третий, пониже, но тоже бык еще тот, поиграл мышцами, разминаясь. – Он на вахте. И вообще – ты кто такой?
– Макс. А насчет Сереги, так я ведь просил его по-хорошему, чтобы он мне пузырь притаранил. А он ко мне с грубостью… Нехорошо.
– Нехорошо?! – взвился Серега. – Ты, гад, что со мной сделал?!
– То, что сделаю сейчас со всеми вами, кореша, если вы не свалите в ваши норки. – Я начал злиться, да и водка была хороша. – В приличных домах к гостям относятся уважительно, смею заметить.
– Гостям?! – взревел, сатанея, "михрютка". – Ну, бляха-муха, и козел, мать твою… – И замахнулся, чтобы врезать мне от души.
Он летел до самой двери. Я не стал его калечить, лишь "уступил" дорогу, слегка подправив скорость и траекторию движения. Я даже не подумал посмотреть, как он приземлился, и нанес глушащий удар старшему из компашки; он широко зевнул, будто готовился отойти ко сну, подкатил под лоб глаза и медленно опустился на пол.