Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
16 
Чувствуя ломоту в груди, я опустился на стул и заплакал.
— Что с вами? — обнял меня за плечи Кудрявцев.
А я не мог сказать ни слова — слезы душили меня, было трудно дышать. И я не мог понять, что это были за слезы — радости или печали.
— Вы узнали этого моряка? — спрашивал меня Кудрявцев.
Он увел меня к себе в кабинет, куда-то позвонил, и уже через два часа я встречал катер моего старого друга. Катер лихо пришвартовался к причалу и, к моему немалому удивлению, первой по трапу спустилась большая лохматая собака.
Мы расцеловались с Николаем. После он увлек меня в свою каюту и, как бывает после многолетней разлуки, начались боевые воспоминания, когда слово «помнишь» повторяется много раз и становится приятно только от одного этого слова. А когда воспоминания закончились, я строго произнес:
— Кто разрешил, товарищ мичман, держать собаку на военном корабле?
Николай улыбнулся:
— Угадай, как ее зовут?
— Налет?… Не может быть!
— Все может быть, юнга. — Мы обнялись. И замерли, вновь вспоминая далекое и суровое время, нашу юность, Победу, к которой мы шли не жалея себя, не ведая страха.
Мы стояли на палубе и смотрели, как вечернее небо Севастополя расцвечивает яркий салют праздника. С берега доносилась музыка, были слышны песни, радостные возгласы, смех.
— Налет… Налетушка, — потрепал я собаку, жмущуюся к моим ногам.
Собака ласково взвизгнула и громко сказала очередному салюту на своем собачьем языке:
— Тяв-тяв!
16 
