110 
– Да, – сказал Скрябин. – Знаю, что сливают, только не знаю кто. Я с этим разберусь. Если живы будем, конечно.
– А что с кассетой? С бумагами что?
Скрябин немного повеселел.
– С кассетой получилось интересно, – сказал он. – Бумаги москвич спалил прямо в сейфе, и там же обнаружены оплавленные фрагменты магнитофонной кассеты. Но! – он значительно поднял кверху указательный палец. – Я ведь Аршака хорошо знал, да и ты тоже. Он, чертяка, ничего на свете не боялся, его пистолетом не запугаешь. Тем более он понимал, что в живых его все равно не оставят. Короче, он этому типу подсунул какую-то другую кассету, а та, где компромат на Косарева, так и осталась на полке стоять, на самом видном месте. Я, как ее засек, прямо ни о чем думать не мог, пока в карман ее не сунул...
– Так она у тебя?!
– Ну да! Сейчас.
Полковник вышел в другую комнату, громко стуча обутыми в хромовые сапоги голыми ногами, и вернулся, с торжествующим видом потрясая магнитофонной кассетой в ярко-синей обложке.
– А это точно она? Ты проверял?
– А как я мог проверить? Люди же кругом, и не просто люди – менты! Да она это, я уверен. У меня зрительная память – о-го-го! Она одна там такая была, синенькая.
– Синенькая, – проворчал Чумаков. – Дай сюда! Магнитофон есть у тебя?
– Здесь нету.
– А что у тебя вообще есть, кроме пистолета? Ладно, я в машине у себя проверю. А ты надевай штаны и отправляйся на службу. Нечего нюни распускать! Главное – взять этого типа, пока он первый до нас не добрался. А об остальном не волнуйся. Спихнем все на Аршака – дескать, кто же знал, что он такой нехороший? Ай-яй-яй, как же это мы проморгали?!
– Не все так просто, – с кривой улыбкой заметил Скрябин.
– А я и не говорю, что просто. И шишек нам немало достанется, и губернаторство мое, похоже, накрылось медным тазом... Ну и леший с ним! Зато Косареву тоже мало не покажется. Ему сейчас небось уже доложили: так и так, собранный против вас компромат уничтожен... Он успокоится, а мы тогда эту кассету, – он потряс в воздухе ярко-синей пластиковой коробкой, – аккуратненько подсунем московским журналюгам. Да они его в клочья разорвут! Должности своей он лишится, это я тебе, Петр Иванович, гарантирую.
– Да плевать мне на его должность, – искренне ответил Скрябин. – Но отомстить, конечно, надо. Был бы жив Аршак, он бы ему, уроду, не так отомстил.
– Да, жаль Аршака. Ну, Петр Иванович, приводи себя в порядок и за работу. Машину-то вести сможешь?
– Справлюсь как-нибудь.
– А то давай я тебя до управления подброшу.
– Да я уже трезвый. Спасибо, Паша, а то я уже думал – все, кранты.
– Может, и кранты, – осадил его мэр. – Все теперь от тебя зависит, Петр. Не подкачай.
Распрощавшись со Скрябиным, Павел Кондратьевич уселся на переднее сиденье своего джипа и велел водителю трогать. Когда странная дача полковника Скрябина скрылась в клубах поднятой машиной пыли, мэр достал из кармана пиджака кассету и сказал водителю:
– Включи-ка магнитофон.
Он толчком послал кассету в приемную щель магнитолы и откинулся на спинку сиденья, скрестив на животе большие незагорелые руки. Из динамиков донеслось негромкое шуршание ползущей по роликам ленты, а потом раздался голос. Голос почему-то был мужской, а не женский и вдобавок совершенно незнакомый Павлу Кондратьевичу. "Внимание, – сказал этот чужой, насмешливый голос, – это копия. Повторяю: перед вами копия оригинальной записи, и уничтожение ее бессмысленно. А теперь расслабьтесь и получайте удовольствие".
Потом включилась запись.
Павел Кондратьевич подскочил как ужаленный и выключил магнитолу, пока водитель не уловил, чей голос доносится из динамиков и о чем идет речь. Когда он прятал кассету в карман, руки у него заметно тряслись, и было отчего: то, что десять минут назад с таким торжествующим видом вручил ему полковник Скрябин, было записью их разговора в гостиной у Аршака, состоявшегося после исчезновения Гамлета.
* * *
Майор Синица бочком уселся на подоконник, приложил металлический шпатель к нижнему краю облупившейся оконной рамы и принялся короткими движениями счищать с серого, уже начавшего подгнивать и трескаться дерева чешуйки отставшей масляной краски. Шпатель издавал противный скребущий звук; рама дрожала, грозя рассыпаться на куски; на подоконник и на обтянутые старым трико костлявые колени Синицы сыпался мелкий мусор. Синице было скучно, но он продолжал скрести старую краску – мужественно, с мрачным упорством и полным сознанием важности и, более того, необходимости затеянного им великого дела. Это продолжалось целую вечность; вконец устав, Синица отложил шпатель, закурил и посмотрел на часы. С того момента, как он открыл окно и принялся за работу, прошло ровно восемь минут, и отчистить ему за это время удалось что-то около двадцати квадратных сантиметров.
110 
