очень нудно 
59 
– Знаете, – глядя в камеру, вдруг промолвил он, – хороший ученик – явление редкое. Как говорят испанцы, хороший ученик – как ворон, должен выклевать глаза своему учителю. Обижаться на него за это не стоит, иначе прогресса не будет.
Стакан в массивном серебряном подстаканнике появился на столе. Академик с любовью посмотрел на него, сделал глоток, затем позвенел ложечкой и еще несколько раз приложился к краю стакана. Собрался с мыслями и принялся говорить о Кленове, избегая упоминать тему его сегодняшних исследований.
Четыре часа продолжалась съемка. Все устали. Бодрым себя чувствовал лишь Иван Николаевич Лебедев.
С ним давно такого не случалось: ему так хотелось выговориться, словно он понимал, что это, возможно, последняя съемка и последнее интервью, именно таким он останется в памяти потомков.
Свет погас. Пустой стакан стоял на краю стола.
Английская съемочная группа, в отличие от любой российской, от угощения отказалась, сославшись на то, что у них еще много работы, что надо успеть снять виды Москвы, пока не зашло солнце, снять те здания, в которых работал академик Лебедев, а также тюрьму, где сидели советские генетики.
– Вот и все, – с облегчением произнес академик, когда захлопнулась дверь, тут же снял пиджак и расслабил узел галстука. – Ну, как я? – обратился он к дочери.
– Папа, я даже не ожидала, ты был великолепен. Я давно такого не слышала.
– А чего ты, дочь, ожидала? Старческого маразма?
Есть еще, дорогая, порох в пороховницах.
– Да, папа, есть. Мы с мамой тобой гордимся.
– Видел бы меня Кленов, думаю, и он бы сказал обо мне что-нибудь хорошее, – вздохнул Иван Николаевич.
– Чего это он не звонит? – спросила Вера. – Уже недели две ни одного звонка.
Старый академик хмыкнул:
– У него серьезная работа. Полагаю, скоро позвонит, когда захочет меня обрадовать и удивить. Он все пока держит в секрете, когда мы с ним последний раз разговаривали, ни словом не обмолвился. Но меня провести невозможно, я слышал, как дрожит его голос, как бьется его сердце…
– Брось, папа, может, у него что-то личное.
– Я тебе точно говорю, скоро все ахнут. И съемочные группы со всего света будут ездить не ко мне, а к Виктору. Мое время прошло, сейчас его время. И вообще, он очень похож на меня.
– Ты говоришь так, словно он твой сын.
– В некотором смысле, да. Я им горжусь. А вообще, честно говоря, я устал, у меня даже голос сел. А ведь раньше полдня мог читать лекции, и хоть бы что.
– Чего же ты хочешь, папа, возраст!
В двери появилась Надежда Алексеевна с сияющим, вычищенным до блеска подстаканником.
– Смотри, – обратилась она к мужу, – сияет, как новый. Прямо как ты сегодня.
– Значит, хорошо, он не затмил моей славы в кадре. А вообще, честно признаться, я себя неважно чувствую. Переутомился, наверное…
Дочь с женой заставили Ивана Николаевича при-, лечь. Вера принесла подушку, плед, заботливо укрыла отца и, тихо притворив дверь в кабинет, вышла в гостиную. Там Надежда Алексеевна показала дочери конверт с деньгами, полученными от английской съемочной группы за длинное интервью.
И именно в эту минуту зазвонил телефон. Надежда Алексеевна взглянула на аппарат недовольно: надо же, только Иван Николаевич улегся, а тут звонок. Она быстро сняла трубку, прижала к уху и почти шепотом произнесла.
– Алло!
– Здравствуйте, Надежда Алексеевна!
Жена академика узнала голос Виктора Кленова, и на ее губах появилась улыбка. Ведь только что о нем было сказано столько хорошего, а ее муж – кто-кто, а она это знала – на похвалу был скуп.
– Как там Иван Николаевич? Очень хочу его услышать!
– Виктор, он очень устал. К нам приезжали журналисты из Англии, он с ними четыре часа беседовал.
– А, понимаю, понимаю… Ну, и как Иван Николаевич?
– Блестяще! – сказала Надежда Алексеевна. – Он о тебе, Витя, целый час говорил.
– Как это обо мне? С какой стати?
– Как о своем самом лучшем и самом любимом ученике. А что ты не появляешься? Заехал бы, обрадовал Ивана Николаевича. Он о тебе, кстати, каждый день вспоминает, интересуется, не звонил литы.
– Я бы с радостью, – по голосу Виктора Павловича чувствовалось, что он и в самом деле рад был бы навестить своего учителя, но что-то ему мешает, словно он не волен распоряжаться собой, и звонок – самое большое, что он может себе сейчас позволить.
– Что передать?
– Да ничего, – сказал Кленов, – может быть, вечером я перезвоню.
59 
