7 
Ведь и он сам не смог предвидеть, что спокойный на высоте полутора километров воздух способен поближе к земле мчаться с бешеной скоростью.
На кухне было тепло и уютно. Комбат устало сел к столу, подвинул к себе чашку с круто заваренным чаем и обнял ее ладонями, ощущая приятное тепло.
– Да, уже ночь, – сказал комбат, – хотя какая мне разница, ночь, день или утро? Все равно не знаю, чем заняться.
Может, завести собаку? Может, это меня успокоит, привяжет к дому?
Борис Рублев никогда не чувствовал себя привязанным к дому. Вообще понятие «дом», как таковое, для него не существовало. Он привык за долгие годы армейской службы переезжать с одного места на другое, нигде надолго не останавливаясь, не задерживаясь. Да и вопрос о доме никогда для него не существовал.
Москва, Россия – вот и весь дом. А родственниками и самыми близкими людьми для комбата всегда были его подчиненные. Вот за их жизнь, за их здоровье комбат переживал всегда больше, чем за свою собственную безопасность или собственное благополучие. Денег он не накопил, да никогда к этому и не стремился. Зато отношение ребят к комбату было таким, что за него можно было отдать все: благоустроенную квартиру, напичканную аппаратурой и дорогой мебелью, и даже жизнь, которой сам комбат в общем-то не сильно дорожил. Может, поэтому и остался жив, хотя не раз и не два подставлял он свою голову под всевозможные неприятности, а тело – под пули и осколки.
«Ребята… Ребята… Как без вас тяжело, как я к вам привык!» – комбат прикрыл глаза.
И тут же в его воображении длинной, бесконечной чередой пронеслись лица его подчиненных, его парней, тех, с которыми вместе приходилось преодолевать невероятные препятствия, приходилось выпутываться из таких сложных ситуаций, что дальше некуда. Это были веселые, грустные, печальные, улыбающиеся, хохочущие, плачущие, стонущие, страдающие от тяжелых ран, но.., человеческие лица. Комбат видел их так ясно, словно сейчас шел перед строем, перед своим батальоном.
Неважно, что многие из ребят погибли, многих он никогда больше не сможет увидеть, похлопать по плечу, не сможет на них прикрикнуть, пригрозить своим огромным кулаком или просто помахать указательным пальцем пред носом задумавшегося о доме безусого паренька из-под Ростова или Тулы, из Киева или из Караганды.
"Да, ребята, как мне без вас тяжело! – комбат поднял чашку с чаем и сделал глоток. – Эх, ребята, ребята, были бы вы сейчас рядом со мной, я бы знал что мне делать. Вернее, оно само получилось.., нашлось бы дело даже без моей воли. Я должен был бы думать о вас, как спасти, как не погубить ваши жизни. Ведь каждая жизнь – это частичка моей судьбы, маленькая, болезненная, вечно саднящая. И, наверное, мое сердце все состоит из ран. Ведь сколько людей не вернулись домой, не встретились со своими родителями! Гробы, гробы…
Уносили их вертолеты, увозили машины, и мне хотелось плакать, реветь, выть, как бешеному волку, потерявшему на этой земле все. Но приходилось сжимать зубы, сжимать кулаки и не подавать виду, а затем снова идти в бой. Задания же надо было выполнять. Я сам выбрал такую судьбу, и теперь мне ничего не остается, как быть вашим отцом и трястись за ваши жизни, оберегать вас и от шальных пуль, и от опрометчивых поступков".
Комбат устало поднялся, почувствовал, как хрустнули суставы. Вытащил из кармана куртки блокнот и принялся неторопливо перелистывать страницу за страницей. И каждая страница была исписана фамилиями, адресами, телефонами. А рядом с очень многими фамилиями стояла жирная черная точка. И эта черная точка говорила Борису Ивановичу Рублеву больше, чем самое длинное сообщение: этих парней уже не вернуть, их уже нет и никто и никогда их не сможет воскресить. И никогда больше комбат не улыбнется, глядя в их открытые лица, никогда не пожмет их руки. И единственное, что ему остается, так это до конца дней нести в своей измученной душе страшную тяжесть потерь.
Все они, каждый из них становился ему, Борису Рублеву, родным и близким, почти сыном.
И за каждого он трясся, за каждого боялся, переживал, но, тем не менее, посылал в бой под пули, на минные поля, вместе с ними прыгал и ночью, и днем, выполняя самые сложные операции. Он был военным, он сам избрал для себя такую судьбу. И нечего сейчас было пенять на то, что случилось. Случилось и случилось, изменить уже ничего невозможно.
А ведь многие из тех, кто служил под его началом, сейчас, наверное, живы и здоровы, наверное, занимаются делами, наверное, у многих есть семьи, жены, дети, квартиры. И они, может быть, уже забыли обо всем, что когда-то являлось их жизнью.
7 
