Лёгкий, ненавязчивый романчик 
110 
Нет, это, конечно, нехорошо. Нехорошо в принципе, нехорошо по определению и с любой точки зрения: с точки зрения десяти заповедей, с точки зрения уголовного кодекса, с точки зрения обыкновенной морали, наконец. Это очень нехорошо: стрелять в спящего человека, который, во-первых, ничего не подозревает и не может защищаться, во-вторых, является твоим старинным приятелем, который пригласил тебя домой и уложил, скотину этакую, на собственный диван, сам устроившись на ночь в кресле.., да ерунда это все! В человека, который ни в чем не виноват, которого ты сам по недомыслию втравил в историю, который пытался тебе помочь и при этом совершил в буквальном смысле слова чудеса, – стрелять в этого человека было очень, очень некрасиво.
«Экая я свинья”, – подумал Бекешин и только теперь заметил, что уже держит револьвер в руке. В правой. В левой руке у него была зажата бутылка с джином, и он поднес эту бутылку к губам и сделал большой глоток, не сводя глаз с мирно посапывавшего в кресле Филатова. Это смерть посапывала там, в кресле. Если только он узнает, кто стоял за всеми его жуткими приключениями, за всеми этими смертями… Бекешину уже приходилось довольно тесно общаться с ветеранами различных локальных войн, которых за последние два десятилетия началось и кончилось черт знает сколько, и он знал, что в подобных ситуациях эти люди действуют чисто рефлекторно, не успев даже подумать. “Шлепнет он меня, – подумал Бекешин с неестественным спокойствием. – Рано или поздно все кончится именно так. Он ведь не успокоится до тех пор, пока не разберется во всем до самых мелких мелочей или пока я его не шлепну. Лучший способ защиты – нападение. Старина Фил – хороший парень, но он представляет собой объективную угрозу, такую же недвусмысленную, как несущийся прямо на тебя тепловоз, и даже более реальную, потому что от него, в отличие от тепловоза, не увернешься. Интересная это, должно быть, штука – тепловоз, который охотится за тобой, персонально… Да нет, тепловоз – он все-таки по рельсам… Грузовик. Даже не грузовик, а танк. Огромный, мощный, неуязвимый, выйдет на огневую позицию и как жахнет – клочья полетят, хоронить будет нечего…»
«А про совесть мы уже все выяснили, – сказал он себе, почесывая щеку револьверной мушкой. – Да и при чем тут какая-то совесть, когда тебя, того и гляди, раздавят в тонкий блин. И нечего тут мудрить, изобретать велосипед с вертикальным взлетом, когда решение – вот оно, в руке. В правой, естественно, в левой-то у нас бутылка…»
Он снова отхлебнул джина, подумав мимоходом, что если так пойдет и дальше, то через пару минут он не сможет навести револьвер на цель, и осторожно взвел курок. Проклятая штуковина все равно щелкнула, но Филатов не проснулся.
Бекешин плавно поднял оружие и прицелился в старину Фила – как и собирался, в горло, прямо в кадык. Рука не дрожала – спасибо джину, – ив голове больше не гудело, и с желудком был полный порядок, “И все, – подумал он. – И никаких проблем. Нажать один раз, и все позади. Соберу свои манатки, надену пиджак, галстук, положу в карманы бумажник и телефон, тихонько выйду за дверь, спущусь по лестнице и сяду в «мерседес»…"
«Да-да, – сказал где-то внутри его головы незнакомый ехидный голосок, и Бекешин похолодел. – Да-да, – сказал голосок, конечно. В “мерседес”. В свой огромный, черный, сверкающий пятисотый “мерседес”. В тот самый, который всю ночь проторчал у подъезда, мозоля глаза местной шантрапе, дворникам и, возможно, даже участковому. “Мерседес” мозолил глаза на улице, а его владелец любезничал с соседкой Филатова, расчудесной тетей Машей, звенел перед ней бутылками и вообще, кажется, сделал все, чтобы его как следует разглядели и запомнили. А потом тихо шлепнул хозяина и тихо, совсем тихо ушел, совершенно никем не замеченный и не узнанный. А-а-атлично!!! Если уж на то пошло, то стрелять надо не в Филатова, а в себя. Как это было сказано у Киплинга: может быть, ты разобьешь себе голову, и в дырку войдет хоть немножечко ума… Что-то в этом роде. Маугли. Балу. Мы с тобой одной крови – ты и я…»
– О Господи, – хрипло прошептал Бекешин, прислонился задом к краю стола и основательно приложился к бутылке.
Юрий понял, что запал выгорел до конца и продолжения не будет. Притворяться спящим больше не имело смысла, тем более что у него зверски затекла шея – тоже додумался, выбрал позу… Он открыл глаза и поднял голову, сонно моргая и зевая во весь рот. Бекешин вздрогнул, – поперхнулся джином и так резко спрятал за спину руку с револьвером, что позади него со звоном повалились пустые бутылки.
110 
