79 
И ведь нигде жизни нет, – думал он, нетвердой походкой проходя мимо пустой автобусной остановки. – Нигде и ни у кого. Возьми того парня, который давеча мне под колеса подвернулся. Что ему, лучше, чем мне? Может, и было лучше, а где он теперь? И тачка пропала. Дорогая тачка, мне на такую за всю жизнь не заработать. Как же это его угораздило? Ведь удар-то был так себе, средненький, и даже не в морду, а в заднее крыло. А может, его еще раньше.., того? Может, его бандиты так отделали, а может, он и сам бандит? Не мог он от такого удара так покалечиться. Ну, не мог, и все тут! И пьяным он не был вовсе, это мне тогда с перепугу показалось. Просто сознание потерял, наверное. А эти, доктор-то с Упырем, под замок его упрятали зачем-то.., а может, они его вообще кончили? Надо с шурином посоветоваться. Он, хоть и алкаш, а соображает, что к чему. Или пойти уж прямо в милицию? Нет, ну их к черту в пекло, потом по допросам затаскают. Если что, позвоню позже из автомата, пусть засекают, если успеют. Хрен я их стану дожидаться, не на такого напали. Только сначала надо с шурином поговорить”.
Он вспомнил своего шурина. Шурина звали Василием, Васькой, как какого-нибудь кота, и был он, как кот, толст, прожорлив, вороват и вечно себе на уме. Когда-то у него хватило ума и усидчивости на то, чтобы закончить строительный техникум, и на этом основании он полагал себя человеком интеллигентным и поглядывал на Федора Артемьевича свысока. Мадам Хлебородова вечно ставила его в пример своему бестолковому, как ей казалось, мужу.
Впрочем, для мадам Хлебородовой все мужики были бестолочами, пропойцами и кобелями, просто одни умели устраиваться в жизни, а другие нет.
Василий устраиваться в жизни умел. Вот уже почти пятнадцать лет он работал на базе промторга, пройдя славный трудовой путь от кладовщика до заместителя директора и умудрившись при этом не только не сесть за решетку, но даже ни разу не побывать в кабинете следователя, хотя бы в качестве свидетеля. Все эти годы он крал, но делал это умело и осторожно, так что на сегодняшний день у него была очень неплохая квартира в центре, дача в Подмосковье и дизельный “мерседес” с трехлитровым движком. Вспомнив про “мерседес”, Хлебородов плюнул с досады: он опять забыл слить из своего самосвала канистру солярки для шуриновой иномарки. Он никак не мог привыкнуть к тому, что роскошную импортную тачку, которая словно летит над дорогой, не производя никакого шума, можно заправлять тем же топливом, что и какой-нибудь заляпанный навозом трактор, запряженный в картофелекопалку.
"Да пошел он к черту, бугай толстомордый, – озлобляясь, подумал Федор Артемьевич. – Что я ему, негр – таскаться с канистрой соляры через пол-Москвы? Да еще в метро… Надо ему – пусть подъедет и возьмет, сколько влезет. Не хватало еще из-за двадцати литров солярки за решетку сесть. С нашим братом никто церемониться не станет, нас отмазывать некому. Вот же характер у меня, – настраиваясь на философский лад, подумал он. – Никому не могу отказать. Знаю, что потом неприятностей не оберешься, а все равно соглашаюсь. Добро бы ему, Ваське, заправляться было нечем, так ведь нет же! Солярки этой на любой заправке сколько хочешь, денег у него куры не клюют, хоть и плачется все время, а все равно норовит на дармовщинку урвать. Хоть гвоздь, хоть полкирпича, хоть канистру солярки, но чтобы обязательно не купить, а вот именно украсть, и по возможности чужими руками. А я, дурень старый, все никак не могу его подальше послать.
Как же – шурин, большой человек! Правильно Петлюра говорит, что я тряпка. Тряпка и есть. Ничего, я ему сегодня выдам по первое число, пусть только спросит про свою соляру. Только бы они с тестем не успели всю водку высосать, а то разговаривать не с кем будет”.
Хлебородов немного ускорил шаг: перспектива остаться без водки была очень даже реальной, если учесть аппетиты родственников. Шурин на пару с тестем в последнее время взяли моду захаживать в гости к Хлебородовым – очевидно, из их собственных домов их уже начали выгонять, а тратиться на кабаки прижимистый Васька не хотел. Федор Артемьевич не имел бы ничего против этих визитов, поскольку выпить очень даже любил, но вот Петлюра по утрам почему-то пилила не своих предусмотрительно слинявших родственничков, а его, Федора Артемьевича, своего кормильца и хозяина.
Хлебородов усмехнулся. Во время скандалов жена любила повторять, что в доме нечего есть. “И то верно, – подумал он, – совсем исхудала баба. Шмотки носит пятьдесят четвертого размера, и те уже не сходятся, трещат”.
79 
