8 
В какой-то момент клиент снова объявил, что отказывается пить в одиночку. Глаза у него смотрели в разные стороны, язык заплетался. Он поставил локти на стойку, навалившись на нее всем своим немалым весом, голова у него ушла в мощные плечи, и плел он теперь полную околесицу – весьма, впрочем, любопытную с точки зрения бармена Джорджа. Дабы бурный поток его излияний не иссяк, бармен демонстративно налил себе еще стопку русской водки, добросовестно опрокинул ее и по настоянию клиента запил пивом. После этого он почувствовал, что по-настоящему хочет выпить. Это был тревожный симптом, означавший, что Джордж теряет над собой контроль. Он постарался взять себя в руки, и ему это удалось.
Или показалось, что удалось.
Тем временем перевалило уже далеко за полдень, и в бар потянулись клиенты. Это были, конечно же, вновь прибывшие – старожилы обычно приходили в бар позднее, когда спадала жара. Первыми явились двое пестро и безвкусно одетых толстяков, похожих на два огромных трясущихся куска бледного студня – не то муж и жена, не то брат и сестра. Джордж, поразмыслив, решил считать их братом и сестрой: подумать о том, что эти двое могут, черт возьми, заниматься сексом, было невозможно.
Толстуха опустилась в плетеное кресло, заставив его протестующе скрипнуть, а ее спутник подвалил к стойке за выпивкой, поскольку до выхода на работу официанток оставался еще добрый час. Он дружелюбно кивнул русскому, который мутно покачивался над своей стопкой, и открыл было рот, чтобы сделать заказ, но тут этот чертов белый медведь пьяно вздернул голову, прожег толстяка свирепым взглядом и заплетающимся языком громко обратился к бармену:
– А этому какого дьявола здесь нужно? Здесь что, подают выпивку любому жирному куску дерьма, у которого в кармане водятся трахнутые деньги? Я был о тебе лучшего мнения, Джорджи-бой. Хочешь, я дам ему в морду и выброшу отсюда к чертям?
Похоже, начинались неприятности. Впрочем, бармен Джордж был не просто бармен, и поэтому он начал бормотать умиротворяющую чепуху не сразу, а после коротенькой паузы, во время которой с интересом наблюдал за реакцией толстяка на хамскую выходку пьяного русского.
А реакция была такая, что хуже некуда. Толстяк вздрогнул, скукожился, заметно побледнел и бросил на русского испуганный косой взгляд. Его жирная физиономия разом осунулась и приобрела отсутствующее выражение, словно речь шла вовсе не о нем, а о ком-то, кого здесь не было. Он старательно избегал смотреть русскому в глаза; взгляд у него забегал, и было видно, что он с удовольствием повернул бы глаза таким манером, чтобы они глядели внутрь. Словом, толстяк не хотел неприятностей и не собирался защищать свое достоинство в ущерб своему же здоровью. Это был просто огромный жирный слизняк, и дело тут было вовсе не в жире – бармен видывал толстяков, которые дрались, как звери, – а в том, что русский, увы, говорил чистую правду: мир мало-помалу превращался в гигантскую кучу дерьма, и до конца этого процесса осталось всего ничего. Увы, реакция толстяка не была исключением. По личному опыту бармен знал, что девять человек из десяти повели бы себя на его месте примерно так же, то есть делали бы вид, что ничего не происходит, а потом побежали бы жаловаться в полицию.
Русский между тем сменил тактику. У него явно чесались кулаки; покушение на честь и достоинство толстяка не дало желаемого результата, и он взялся за его спутницу.
– А хороша парочка, – обратился он к бармену. – Скажи мне, Джорджи-бой, ты когда-нибудь трахался со свиной тушей? Нет! – Он заметно оживился. – Что я говорю, свиная туша – это не то... Бегемот? Тоже не то... О! Дирижабль! Ты когда-нибудь пытался трахнуть дирижабль, Джорджи-бой?
Пожалуй, это было уже чересчур. Бармен метнул быстрый взгляд в сторону столика, за которым скучала в ожидании выпивки толстуха, и увидел, что ее лицо покрывается красными пятнами. Пятна эти одно за другим расцветали в самых неожиданных местах: на лбу, на шее, на подбородке. Одно пятно разлилось по левой щеке, в то время как правая оставалась белой, как творог, и от этого казалось, что толстухе только что залепили хорошую оплеуху. Впрочем, бармен готов был поспорить, что за всю свою жизнь эта, с позволения сказать, женщина не получила ни единой пощечины. Такую только тронь – по судам затаскает. Характер у нее, как это часто случается, был гораздо тверже, чем у ее спутника. Она привыкла решать свои проблемы при помощи луженой глотки, которую, видимо, никто и никогда не пытался заткнуть кулаком. "Господи Иисусе, – с тоской подумал бармен, – Пресвятая Дева Мария! Куда катится этот мир?"
8 
