14 
– Купи гвоздей, – сказал он и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты, твердо зная, что никто не станет покупать никаких гвоздей.
Водворив на место ящик с инструментом, он отыскал на вешалке свою куртку и нащупал в кармане сигареты.
Прикуривая, Активист заметил, что руки у него ходят ходуном. «Да, – подумал он, – это тебе не налет с целью выбивания долгов.»
Он стоял под освещавшей прихожую голой пыльной лампочкой, курил быстрыми, нервными затяжками и слушал царившую в квартире нехорошую тишину. Сквозь открытую дверь гостиной он видел отражение матери в полированной крышке секретера. Мать сидела неподвижно и прямо, как кукла из музея восковых фигур. За дверью спальни было тихо, как в склепе, даже страницы не шуршали. Виктор отлично понимал их обоих: он хорошо помнил это дивное ощущение собственной правоты, подогреваемое и нагнетаемое бесконечными пикетами и митингами, с их истеричным напором и полубредовыми речами сидящих в инвалидных колясках ветеранов афганской контузии, призывающих громить коммерческие палатки. Это было просто до обалдения: если у тебя в карманах гуляет ветер, значит, ты прав, прав всегда и во всем. Он уже не мог с точностью припомнить, когда это ощущение стало проходить, уступая место растерянности и озлоблению. «Может быть, это случилось, когда я начал умнеть, – подумал он. – Или просто выздоравливать.»
Виктор раздавил длинный окурок в карманной пепельнице, защелкнул круглую крышечку, глубоко вздохнул и вернулся в гостиную.
– Извини, мама, – сказал он, – я не хотел с тобой спорить.., тем более ссориться.
– Пустое, – тихим бесцветным голосом ответила мать, и у Активиста на мгновение болезненно сжалось сердце: он вдруг понял, что мать быстро стареет. – Я сама виновата.
Посиди еще хоть немного.
Он осторожно опустился на диван, испытывая острое желание бежать без оглядки. Сквозь открытую дверь было видно, как в захламленной прихожей с пожелтевшим потолком и отставшими по углам обоями под голой шестидесятиваттной лампочкой клубится слоистый табачный дым.
На бугристой от множества слоев масляной краски двери кладовки еще можно было разобрать полустершийся карандашный рисунок: всадник в буденовке скакал в атаку, размахивая шашкой. Лошадь была похожа на конструкцию, собранную из сардельки и нескольких макаронин, а шашка больше напоминала ятаган, но звезда на буденовке ставила все на свои места, делая изображение понятным любому, кто хотя бы поверхностно был знаком с отечественной историей. Виктор вспомнил, как он гордился когда-то этим рисунком. Помнится, у него даже была шапочка, сшитая на манер буденовки. Он носил ее до тех пор, пока она держалась на голове, и передал по наследству младшему брату.
– Давай покурим, – сказала вдруг мать.
– С каких это пор? – спросил он, протягивая ей открытую пачку.
Она неумело вытянула из пачки сигарету, неловко вставила в губы и потянулась к огоньку поднесенной зажигалки.
– С тех самых, – расплывчато ответила она, сделала глубокую затяжку и мучительно закашлялась.
Виктор тоже закурил и поставил на журнальный столик свою блестящую карманную пепельницу, смотревшуюся здесь дико, как НЛО. Открытую пачку сигарет он положил рядом.
Он услышал, как тихо отворилась дверь спальни, и через несколько секунд брат вошел в гостиную и присел на подлокотник кресла, в котором сидела мать. Взглядом спросив у Виктора разрешения, он взял из пачки сигарету и тоже закурил, сосредоточенно глядя куда-то в угол и хмуря густые брови в ответ на какие-то свои мысли. Некоторое время все трое молчали, бережно сохраняя хрупкий мир.
Потом мать чуть переменила позу и сказала:
– А давайте споем. Как раньше, а?
Она первая затянула «Там вдали, за рекой». Голос у нее был слабенький, она сильно фальшивила, но пела с большим чувством. Брат обнял ее за плечи одной рукой и подхватил песню. Виктор, поколебавшись, присоединился к пению, борясь с мучительной неловкостью и будучи не в состоянии отделаться от ощущения, что попал в сумасшедший дом. Он чувствовал себя так, словно с огромной скоростью несся спиной вперед по бесконечной пневматической трубе, глядя на эту убогую гостиную, где три полузнакомых человека нестройно тянули старую песню в надежде поправить то, что поправить нельзя.
Он с трудом дождался конца последнего куплета и поспешно встал, пока мать не предложила спеть что-нибудь еще. Одеваясь в прихожей, он незаметно опустил в карман ее плаща конверт с деньгами, в котором была почти вся его доля от сегодняшнего дела. Уголовник по кличке Активист знал, что деньги не принесут матери пользы: скорее всего они будут сданы в партийную кассу и осядут в кармане какого-нибудь высокопоставленного борова, но Виктору Шараеву было на это наплевать. Он надеялся, что хотя бы часть этих денег мать потратит на продукты.
14 
