64 
— Да уж, потерпеть вам придется. Эх, лет двадцать назад, Федор Филиппович, когда мы с вами были молодыми, когда на женщин заглядывались, я бы вас помучил, причем от души. А сейчас времена другие, двадцать первый век на дворе, третье тысячелетие, я стараюсь соответствовать всем мировым тенденциям, так что терпеть вам не придется. Сейчас сделаем укольчик, и я лично займусь вашим зубом.
— Будем удалять?
— Что вы так вот сразу — удалять? Я же вам ничего пока не сказал, сказал, что займусь им.
— А как у вас вообще дела? — спросил Потапчук. Зуб у него перестал болеть напрочь, не ныл, не дергал, в общем, абсолютно не беспокоил.
— Ну как у меня, старого еврея, могут обстоять дела? Вот застрял в этой стране, дети звонят…
— Где они? — осведомился Потапчук.
— А то вы, Федор Филиппович, не знаете! Небось прежде чем ехать, личное дело Якова Наумовича Кучера посмотрели от первой странички до последней? Я-то вас знаю.
— Никуда я не смотрел!
— И правильно, я сам все расскажу. Давайте разговор построим по-другому: вы будете молчать, а говорить будет Яков Наумович, Вы все-таки у меня в кабинете, а не я у вас.
— Вас это радует?
— Не то чтобы радует, но и не огорчает. Все, открываем рот. — В руках стоматолога сверкнул маленький шприц. — Сейчас немножко будет больно, совсем немножко.
Яков Наумович сделал укол, от которого генерал поморщился, бросил шприц в корзину для мусора и посмотрел в глаза Потапчуку:
— Теперь минут пять можем пообщаться. Говорите, спрашивайте, отвечу на все интересующие вас вопросы.
— Вы шутник.
— Да уж, без шуток в наше время не проживешь. Такие дела, что приходится лишь отшучиваться да отбрехиваться.
— Давно на родине были, Яков Наумович?
— О, давненько, уже одиннадцать лет как не посещал родной Витебск. Одиннадцать лет, а как один миг! Правда, родственники наезжают, Фима был месяца четыре назад. Повезло же мне с ним.
— Кто такой Фима?
— Есть у меня родственничек из Витебска, он и сейчас там живет. Был талантлив, как его дед. Представляете, Федор Филиппович, в четыре года он начал читать и в четыре года играть на скрипке. А в девять он уже стал лауреатом какого-то важного конкурса.
Потапчук кивал. Он уже не чувствовал щеки, язык стал непослушным, немного одеревенел.
— Ну как, действует? — улыбнулся Яков Наумович, словно видел своего пациента насквозь.
— Да, действует, — выговорил Федор Филиппович и тут же задал вопрос: — И что ваш Фима представляет собой сейчас?
— Конченый человек. Его можно было бы списать, вычеркнуть из списка родственников. Но вы же знаете, моя Фаина такая сердобольная, ну такая сердобольная, она даже котикам в подвал каждое утро выносит еду.
— О да, помню, — произнес Потапчук, словно он следил за супругой Якова Наумовича и прекрасно был осведомлен о том, чем занимается пожилая женщина. — А вы как, Яков Наумович?
— В чем — как?
— Судя по всему, не бедствуете? — с трудом выговаривая слова, произнес Потапчук.
— Ой, что вы, Федор Филиппович, хотелось бы жить еще лучше, но хвала Всевышнему, что и так живы-здоровы, дети устроены, внуки растут, хорошо учатся, играют, поют. А я живу себе понемножку. Хотите анекдот, старинный-старинный? Наверное, даже если сложить наши годы вместе, этот анекдот будет постарше.
Потапчук утвердительно кивнул, он любил слушать анекдоты Якова Наумовича, они всегда были с глубоким смыслом, а рассказывал их стоматолог не просто хорошо, а великолепно,
— Так вот, слушайте, — хлопнув по колену своего пациента Яков Наумович воздел руки к небесам, глядя в глаза генералу, начал говорить: — Два еврея — Лева и Мойша — собрались, встретились. Начали разговоры разговаривать. Лева и говорит:
— Слушай, Мойша, если бы ты был царем, ты хорошо бы жил?
— О, да, конечно, — отвечает Лева.
— А я, если бы был царем, — говорит Мойша, — жил бы еще лучше.
— Лучше, чем кто?
— Лучше, чем ты.
— А это почему?
— Какой ты глупый, — восклицает Лева, — я бы жил лучше тебя потому…
— Почему?
— …потому что я бы еще немножко шил!
Потапчук рассмеялся.
— Ну вот так и я. Немножко шью, поэтому и живу неплохо. Ну-ка, открывайте, Федор Филиппович, рот, займемся вашим зубом.
Полчаса, а может и больше, Федор Филиппович сидел с закрытыми глазами. Он слышал лишь вздохи, восклицания стоматолога, звяканье инструментов. Он абсолютно не чувствовал боли. Работал Яков Наумович нежно, как будто сидел в кресле не видавший виды мужчина, прошедший огонь и воду и медные трубы, а ребенок лет четырех-пяти.
64 
