25 
Логово Черемиса представляло собой узкую, темноватую, насквозь прокуренную нору с низким фанерным потолком, тускло освещенную одинокой голой лампочкой над входом.
Слева у стены стояла узкая железная койка с продавленной панцирной сеткой. Белье на развороченной, давно не убиравшейся постели было желтовато-серым, синее солдатское одеяло свешивалось с кровати, одним углом касаясь пола. Еще в комнате имелись колченогий письменный стол, выглядевший так, словно его сперли со свалки, облупленный несгораемый шкаф с торчавшей из замочной скважины связкой ключей и скрипучий, собиравшийся вот-вот развалиться, но так до сих пор и не развалившийся стул, на котором восседал хозяин этого мрачного помещения.
Черемис нависал над столом своей огромной студенистой тушей и был, по обыкновению, пьян. Это состояние являлось для него совершенно естественным и нисколько не отражалось на работоспособности. В данный момент он курил вонючую сигарету без фильтра и, как всегда, состязался в выносливости с зеленым змием, который выглядывал из стоявшей на столе консервной банки с сигаретными окурками. Его широкое, отвисшее книзу бульдожьими складками лицо заросло седоватой щетиной и имело нездоровый, землистый оттенок. Черемис никогда не надевал маску, поскольку за пять лет покидал ангар всего два или три раза, сознательно похоронив себя в этой норе наедине с бутылкой.
Насколько было известно Манохину, Черемис на самом деле вовсе не был черемисом, то бишь коренным марийцем, а был самым что ни на есть русским из-под Вологды. Черемисом его прозвали за привычку обзывать этим словечком всех и каждого, на что он совершенно не обижался. Фамилия у него была странная – Лень, и был он действительно до неприличия толст, ленив, неряшлив и вечно пьян. При всем при том дело свое Черемис знал круто, и все, кто ему подчинялся, боялись его как огня. Каким-то таинственным образом он ухитрялся, практически не выходя из своей каморки, быть в курсе всего, что творилось на вверенном ему объекте и даже за его пределами. Несмотря на отталкивающую внешность и свинские манеры, это был бесценный кадр, и Манохин на досуге часто ломал голову, пытаясь понять, что заставляет Черемиса работать на Уманцева. Деньги его явно не интересовали, а предположение, что Черемиса удерживает на месте возможность в любых количествах и безо всякого контроля хлестать водку собственного изготовления, казалось практичному Манохину чересчур примитивным.
На стене за спиной у Черемиса висела Почетная грамота в облупившейся лакированной рамке. Грамота была выдана капитану Леню в незапамятные времена за успехи в боевой и политической подготовке. Судя по испещрившим поверхность грамоты и стену вокруг нее потекам и пятнам самого разнообразного цвета и формы, Черемис неоднократно швырялся в грамоту остатками пищи и выплескивал на нее то, что уже не мог допить. Манохин заметил крупного рыжего таракана, который, сладострастно шевеля усами, сидел возле самого большого, довольно свежего на вид пятна и, судя по всему, жрал. Василия Андреевича передернуло, и он поспешно отвел глаза.
– Явился, черемис, – приветствовал Манохина хозяин, поднимая на него мутные, налитые кровью глаза. Под глазами висели огромные морщинистые мешки, имевшие темно-фиолетовый оттенок. – Как дела? Замочил кого-нибудь?
– Кандидатуру подыскиваю, – ответил Манохин, с брезгливой осторожностью присаживаясь на развороченную постель и кладя ногу на ногу.
– Обмельчал народ, – прохрипел Черемис, давя бычок в импровизированной пепельнице. – Шлепнуть некого!
– Наоборот, – поддержал игру Манохин. – Столько козлов вокруг, что на всех патронов не хватит. Вот и приходится, понимаешь ли, выбирать.
– Выбирай, но осторожно, – почему-то помрачнев, ввернул Черемис бессмертную цитату из Жванецкого и полез в нагрудный карман ветхой, с лоснящимся от грязи воротником офицерской рубашки за очередной сигаретой.
Манохин вспомнил о родственнике Черемиса, на которого совсем недавно пал выбор, и тоже помрачнел. Психология Черемиса была для него абсолютно непостижима, и это беспокоило Прыща: толстяк был способен в самый неожиданный момент выкинуть что-нибудь дикое и ни с чем не сообразное. Черемис тем временем раскурил сигарету, положил ее на край пепельницы, взял со стола бутылку, поднес ее ко рту, но, спохватившись, сделал горлышком приглашающий жест в сторону Манохина.
– Вмажешь? – предложил он.
25 
