36 
– Точно, утоп, – с досадой пробормотал он и на всякий случай позвал:
– Андрюха!
– Д-да т-т-тут я, тут, – внезапно послышалось откуда-то снизу.
Борис Иванович вздрогнул так, что чуть было не выронил фонарь, и снова посветил вниз.
– Андрюха, ты? Ты где?
– Г-где, где" В воде!
Комбат повел прыгающим лучом по маслянисто-черной поверхности реки. Луч выхватил из темноты синее от холода лицо Подберезского с прилипшими ко лбу мокрыми волосами.
Подберезский зажмурился.
– Д-да убери ты этот прожектор! – лязгая зубами, потребовал он.
– А я думал, ты утоп, – выключая фонарь, сказал Комбат. – Ты чего там делаешь?
– Вытрезвляюсь, – ответил Подберезский. – Хреново мне чего-то. Проснулся и чувствую: с-сейчас п-подохну. Что-то мне выпивка не пошла.
– А, – героически преодолевая новый приступ тошноты, сказал Комбат, – и ты тоже"
– И ты? – удивленно спросил Подберезский. – Вот этого я уже не понимаю… Ты ж у нас железный, как БТР, Давай, полезай сюда, только осторожно, с обрыва не навернись. Я, например, навернулся.
…Рассвет они встретили нагишом, греясь у костерка и страдая от жестокой головной боли. Бледный и угрюмый Подберезский сидел на корточках, держа над углями корявую палку, с которой свисали две пары медленно подсыхающих трусов. Время от времени он терял равновесие, всем телом ныряя вперед и упираясь свободной рукой в землю, чтобы не упасть головой в костер. На востоке разгоралась заря, обещавшая еще один безоблачный и жаркий день. Чуть левее костра на фоне зари четким черным силуэтом вырисовывался кунг. Подберезский переложил палку в другую руку и посмотрел на Комбата.
Голый, как Адам до грехопадения, Борис Иванович по-турецки сидел у самого огня и, казалось, дремал.
Глаза его были закрыты, усы печально обвисли, взлохмаченные волосы прядями торчали во все стороны.
– А ты молодец, Андрюха, – вдруг сказал он, не открывая глаз. – Классно в водке разбираешься – какая поддельная, какая настоящая…
– М-да, – промямлил Подберезский. – Меа кульпа. Меа максима кульпа.
Комбат открыл один глаз.
– Чего?
– Моя, говорю, вина, – перевел Подберезский.
– Это по-каковски же?
– Да по-латыни… Я когда-то гулял с девицей, которая училась на фармацевта. Нахватался от нее всякого дерьма…
– Нет, брат, – возразил Комбат, опять закрывая открывшийся было глаз. – Дерьма ты нахватался не тогда, а вчера вечером. Будь мы с тобой чуток пожиже, уже, наверное, остыли бы.
Подберезский завозился, пытаясь воткнуть палку с висевшими на ней трусами нижним концом в землю.
Наконец это ему удалось. Теперь палка напоминала странный кривой флагшток с двумя еще более странными вымпелами, безжизненно повисшими в неподвижном утреннем воздухе.
Убедившись в том, что в ближайшие несколько минут это сооружение не обрушится в костер, Подберезский пошарил вокруг и выудил из травы одну из выпитых накануне бутылок.
– «Русалочьи слезы», – прочел он на этикетке. – Ну и название!
– Очень правильное название, – не открывая глаз, сказал Рублев. – Слезы и есть. Водяной засосал стакан и ласты склеил, а русалка, ясное дело, сидит и плачет. Нет, ты только посмотри! Все на месте: и акциз, и смазка на донышке, и клей на этикетке… Мяса вот только жалко.
Подберезский издал странный звук.
– Не надо про мясо, Иваныч, – сдавленным голосом попросил он. – И без того тошно…
Комбат вдруг открыл глаза, протянул руку и, отобрав у Подберезского бутылку, стал внимательно изучать этикетку, щурясь и держа бутылку так, чтобы отблески костра освещали набранный мелким шрифтом текст.
– Ты давай, давай, – проворчал он, не прерывая своего занятия, – суши обмундирование. Утро скоро. Еще проедет кто-нибудь мимо… Так… Где же оно тут? Ага, вот. ООО «Заря», поселок Куяр, Марий-Эл… Во дела!
– В самом деле? – встрепенулся Подберезский. – Марий-Эл? Так я же как раз туда и еду!
– Вот-вот, – сказал Комбат. – Знаю я этот Куяр, – продолжал он задумчиво. – От Йошкар-Олы километров двадцать, не больше. Прямо по шоссе, никуда не сворачивая… Ты смотри, что эти черемисы вытворяют! Навострились, мать их за ногу, народ травить… – Он не глядя сунул бутылку за спину. – Но места, Андрюха, там просто изумительные. Как у Шишкина, честное слово. Вот вспомнил, и заскучалось чего-то… Съездить, что ли, с тобой?
– Иваныч, – осторожно сказал Подберезский, – а Иваныч! Александр Македонский тоже был великий полководец, но зачем же табуретки ломать?
36 
