16 
— Хорошо у тебя здесь, Федор Григорьевич! — протянул он, вытирая о траву испачканные углем пальцы. — Даже уезжать жалко.
— Здрасьте-пожалуйста, — опешил егерь. — Только приехал, и уже уезжать? Что так сразу?
— Ну, почему же сразу? — Забродов пожал плечами. — Пару дней, как всегда, погощу. Но уезжать-то все равно придется. А когда помру, и вовсе сюда не попаду.
О! — вдруг оживился он. — Идея! Напишу завещание, и в нем отдельным пунктом: так, мол, и так, желаю быть похороненным на кладбище деревни Зинцово, что в Завидовском заповеднике…
— Ну, как есть дурак, — проворчал Нефедов, тоже опускаясь на корточки. — Кто же о таких вещах говорит? Да и рановато тебе о смерти думать.
— А я, Федор Григорьевич, о ней лет с двадцати думаю, — серьезно ответил Илларион. — Работа у меня такая… была. Одно время, помнится, даже и не надеялся, что в своей земле похоронят.
— Как же ты живешь-то? — глядя на переливы красного жара от пепелища, спросил егерь. — С такими мыслями?
— Хорошо живу, — спокойно ответил Илларион. — Ты пойми, Григорьевич: помнить о смерти и бояться ее — разные вещи. Когда все время помнишь, что ты не вечен, живешь как-то… полнее, что ли. Больше успеваешь, да и чувствуешь острее.
— И не боишься? — недоверчиво переспросил егерь.
Илларион пожал плечами.
— Да как тебе сказать. Не то, чтобы боюсь, а… ну, не хочу, пожалуй. Организм, он ведь дурак, ему ничего не втолкуешь. Ему, бедняге, дико: как же это — все останется, а меня не будет?
— И как же ты справляешься? — с неподдельным интересом спросил Федор Григорьевич. Ему действительно было интересно. Илларион непостижимым образом ухитрялся повернуть любой, самый мимолетный и пустой разговор так, что собеседник потом долго чесал в затылке и удивлялся: как же это ему самому не пришло в голову? Вот и сейчас Федор Григорьевич поймал себя на том, что, оказывается, прожил всю жизнь с таким чувством, словно впереди у него тысяча лет. А ведь, если задуматься, осталось-то всего ничего…
— Как справляюсь? — переспросил Илларион. — Да как все, так и я. Голова на что? Не могу же я позволить скелету собой командовать.
— Какому скелету? — удивился егерь.
— Да своему скелету, какому же еще!
— Ох, и здоров же ты языком чесать, — проворчал Нефедов, бросая окурок в горячую золу. Бумажный мундштук сразу потемнел, задымился и вдруг весело вспыхнул по всей длине, в считанные секунды сгорев дотла. — Ты мне лучше скажи, только без обид: с чего это козлихин пацан решил, что ты браконьер?
— А, — оживился Илларион, — доложили, значит!
Ну, пойдем.
Они подошли к машине, и Забродов распахнул дверцу багажника. В багажнике влажной спутанной грудой громоздилась сеть. Нефедов поднял брови: сеть как-то совершенно не вязалась с тем, что он знал об Илларионе.
— Это он, наверное, подсмотрел, как я сеть вытаскивал, — сказал Забродов. — Не хмурься, Григорьевич, рыбы в ней почти не было. Видно, недавно поставили.
Надеюсь, ты не думаешь, что это мое хозяйство?;
— Не волнуйся, — проворчал Нефедов. — Хозяйство знакомое. У нас в деревне только козлихин зять такие плетет. Что-то Колька мудрить начал. Мальчонку подослал…
— Колька — это такой здоровенный, белобрысый? — уточнил Илларион. — На глазок лет тридцать — тридцать пять, немного косолапит… Он?
— Вылитый, — сказал удивленный Нефедов.
— Ну, так он, наверное, заболел. Рука у него болит, и еще челюсть. И шея наверняка не ворочается. Можешь пойти, навестить больного. А вот это, Забродов нырнул в салон машины и вернулся с обшарпанным одноствольным дробовиком в руках, — вот это ему гостинец. Я бы его ленточкой перевязал, да взять ее негде.
— Ну, стервец, — принимая дробовик, сказал Нефедов.
— Надеюсь, не я? — испуганно спросил Илларион.
Глаза его при этом смеялись.
— Не ты, не ты… Ах, стервец! Предупреждал ведь я его… Да что тут предупреждать! Жить-то надо.
— Это точно, — сказал Забродов. — Жить надо прямо сейчас, а на то, что будет через полсотни лет, наплевать.
— Представь себе, — буркнул Нефедов, переламывая ружье и нюхая патронник.
— Патрон — вот, — сказал Илларион, вынимая из кармана ядовито-зеленый картонный цилиндрик и протягивая его егерю. — Не нюхай, не нюхай, выстрелить он не успел.
— Теперь ясно, почему ты в кустах сидел, — откликнулся Федор Григорьевич, со щелчком ставя ствол на место и пряча патрон в карман дождевика.
16 
