23 
«А, чтоб тебя, – сердито подумал Максим. – Надо же, какой ловкий подонок! Как он навострился на нервах играть! Грозить ножом или пулей – это значит дать человеку повод обратиться в милицию. А тут вроде и пригрозил, и напугал, а мне и пожаловаться не на что. Я рационалист, я во все эти штуки не верю, а уж милиция-то в них не верит и подавно. Они там тоже все до одного рационалисты и прагматики – по крайней мере в служебное время. Им ничего не докажешь, да я и не собираюсь им ничего доказывать. Тут бы себе хоть что-то доказать, так ведь и это не получается! Я ведь уже и не знаю, верю во всю эту чепуху или нет. Не знаю, но боюсь. Потому что страшно. Вон, глазищами-то как сверкает!»
Вид у Грабовского и впрямь был внушительный. Его вечно угрюмое, грубо вылепленное лицо свидетельствовало о большой силе духа, а пронзительный взгляд глубоко посаженных глаз, казалось, проникал в самые сокровенные тайники души, с привычной небрежностью сканируя их содержимое, добираясь до самых потаенных мыслей и чувств. Да, Борис Григорьевич, вне всякого сомнения, был наделен железной волей и дьявольской проницательностью, а это делало его весьма серьезным противником независимо от наличия или отсутствия у него широко разрекламированных экстрасенсорных способностей.
– Да, – сказал Максим с такой льстивой интонацией, что любой, кто хорошо его знал, непременно понял бы, что он, во-первых, взбешен, а во-вторых, издевается над собеседником, – вашим врагам не позавидуешь.
– Факт, – небрежно согласился Грабовский, то ли не заметив издевки, то ли не обратив на нее внимания. – Тяжело это, чтоб ты знал – обладать силой. Легче вагоны разгружать, ей-богу. Целый день вкалывай как проклятый да еще и за собой следи, чтоб ненароком, случайно кому-то не навредить. Я ведь не злодей какой-нибудь, порчу на людей за деньги не насылаю. Хотя мог бы, между прочим. Знал бы ты, какие суммы мне за это предлагали! И какие люди это делали…
– Бизнес? – предположил Максим.
– И бизнес, и политика… Сам подумай, кому неохота просто так, за здорово живешь, не прилагая никаких усилий, на самую верхушку вскарабкаться? Вот и идут: Борис Григорьевич, помоги… Но я об такие дела не пачкаюсь. Одно дело – помочь человеку, когда у него рак в последней стадии или, скажем, родственник потерялся. А всякой сволочи деньги да власть на блюдечке подносить – слуга покорный! Ты, когда станешь обо мне писать, на это особое внимание обрати.
– Простите? – переспросил Максим, сделав вид, что не понял. – Мне почудилось, или вы только что начали давать мне указания?
– Это не указание, а пожелание, – благодушно возразил Грабовский. – А указания… Ну, как бы тебе объяснить? Статью-то обо мне ты ведь все равно напишешь, так?
– Вероятнее всего, – сдержанно согласился Максим.
– Напишешь, напишешь. Ты ведь у нас не из тех, кто просто так, от нечего делать, убивает время, слоняясь по чужим домам. Твое время, как и мое, приличных денег стоит. Так что статью ты, конечно, напишешь, и, возможно, даже не одну. И будет она либо хвалебная, либо ругательная. Одно из двух.
– Есть еще третий вариант, – напомнил Соколовский. – Материал может быть просто объективным: пришел, увидел, рассказал.
Грабовский пренебрежительно фыркнул и слил в стопку остатки водки из графина.
– Какая там еще объективность? – отмахнулся он и выпил. – Ты, может, и постараешься быть объективным, но толку от этого все равно не будет. И сам на гребне не удержишься, непременно примешь какую-либо сторону, а читатель сделает выводы. А ему, читателю, это надо? Ему надо, чтоб ты меня либо превозносил до небес, либо ругал на все корки. Вот тогда ему интересно, даже если он с твоей позицией и не согласен. А объективность твоя никому не нужна, и в самую первую голову – главному редактору. Ему тиражи надо повышать, завлекать читателя, а ты ему подсовываешь свою пресную объективность: с одной стороны, нельзя не признать, с другой стороны, невозможно согласиться… Знаешь, куда он тебя с твоей объективностью пошлет?
– Догадываюсь, – сказал Максим. Хуже всего было то, что Грабовский был прав на все сто. – Приятно, что вы так печетесь о моем читателе. Но должен вам заметить, что больше всего на свете читатель обожает именно, как вы выразились, ругательные статьи. Публика любит скандалы…
– И чудеса! – перебил его Грабовский, энергично воздев к потолку указательный палец. – Чудеса у нас котируются наравне со скандалами. А лучше бы тебе, корреспондент, просто восхититься чудом. Тогда все будут довольны: и читатель, и редактор, и я… Ну, и ты, конечно. Ты себе даже не представляешь, как ты будешь доволен.
23 
