29 
Князев откупорил крышку, налил две трети стакана и спокойно, глядя в окно на купола, увенчанные золочеными крестами, медленно, маленькими глотками осушил стакан до дна. Естественно, у него спрашивали, что за банку носит с собой отставной подполковник. Николай Николаевич вежливо, глядя в глаза собеседнику, отвечал:
— Это чистая вода, абсолютно чистая. У меня проблемы с кровью, — затем он называл диагноз — гемофилия, и охранники согласно кивали головами. — А еще, — продолжал Николай Николаевич, все так же спокойно глядя в глаза охраннику, — это вода не просто дистиллированная, она освящена пустынником, живущим на острове Валаам в скиту. И если я каждый день от восхода и до заката солнца буду выпивать литр этой воды, состояние моего здоровья значительно улучшится. Так что извините за то, что я вынужден доставлять нашей охране такие неудобства, — и он, поглаживая банку, бережно прятал ее в портфель, защелкивал замочки и, взяв портфель в левую руку проходил через металлические ворота.
Сотрудники, естественно, поговорили, посплетничали о загадочной банке с освященной водой, но продолжалось это недолго. Мало ли какие бывают у людей чудачества! Кто-то носит в кармане старый ржавый ключ, кто-то гвозди, кто-то детскую куклу, кто-то пьет отвары из трав, глотает таблетки горстями, а кто-то пьет воду и надеется на чудесное исцеление и счастье, которое ему должно улыбнуться.
Сделав последний глоток, Николай Николаевич Князев поставил банку на подоконник, а стакан — дном вверх на коричневый поднос рядом с графином. Его кабинет, в отличие от кабинетов многочисленных сотрудников, не украшали ни плакаты, ни календари, ни репродукции картин. Стены, стол, шкафы были в идеальном состоянии. На письменном столе рядом с компьютером лежали шариковая авторучка и стопка чистой бумаги. Все дверцы в шкафах были закрыты, и никогда никто не видел, чтобы ящик письменного стола хоть на пару сантиметров оставался выдвинутым. Полный порядок. Всегда открыта форточка, а летом — окно. На широком карнизе ходили кремлевские голуби, сытые и холеные.
Иногда хозяин кабинета брал из книжного шкафа с зашторенными стеклянными дверцами холщовый мешочек с пшеницей и, высунув руку в форточку, высыпал горсть зерна на подоконник. Голуби ворковали, стучали клювами о жесть карниза. Этот звук Николаю Николаевичу невероятно нравился. Он весь вытягивался, подбирался, прикладывал к левому уху руку и несколько минут слушал. То, что его считают чудаком, для Николая Николаевича никогда не было новостью.
«И пусть считают. Они-то ведь не знают, кто я на самом деле, под какой звездой рожден и для чего послан в этот мир», — произнеся эти слова про себя, Князев подбоченивался, вскидывал голову, а затем указательным пальцем правой руки приглаживал усы. Его глаза сверкали. Такие глаза бывают у женщин, одержимых желанием или решившихся на отчаянный поступок.
Он покинул свой кабинет и направился в столовую, омерзительно пахнущую жареной рыбой и щами.
«Пахнет, как в людской», — вздохнув, подумал Николай Николаевич, спускаясь в полуподвальное помещение, где располагалась столовая.
***
Всякое величие, на взгляд Николая Николаевича, заключалось в простоте.
«Простоте невозможно подражать, ее невозможно скопировать», — к этой мысли Князев пришел своим путем. Он давно знал это, может быть, с этой мыслью и родился, и она жила в нем все его долгие сорок шесть лет. Он прекрасно знал, что появился на свет не случайно, на то была воля Бога: планеты выстроились в нужном порядке, и произошло его зачатие, а затем, проведя девять месяце в утробе матери, он появился на свет. Появился не просто так, для бессмысленного существования, не для того, чтобы прожить как придется отведенные Богом годы, а для выполнения определенной миссии. В чем эта миссия, долгие годы Князев не знал. Но мысль о собственной исключительности не покидала его никогда. Он знал, что все остальные люди, окружающие его, те, с которыми он общается, которые пишут письма, устраиваются к нему на работу, принося заявления, — обыкновенные люди. А вот он, Николай Князев, человек необычайный, наделенный судьбой невероятным даром. Он если и не равен Богу, то избранник Божий и стоит к нему намного ближе других.
«Помазанник Божий! Я помазанник Божий», — по утрам и вечерам, а иногда даже во сне повторял себе Николай Николаевич.
Он холил эту мысль в своей душе, укреплял ее, и она, в конце концов, стала стержнем его существа. Но он никогда ее не выпячивал, никому о ней не рассказывал, никого в свою тайну не посвящал. Он долго, слишком долго ждал своего часа — того момента, когда сможет выполнить предначертанное ему судьбой. И это время пришло.
29 
