очень нудно 
71 
Максим Юрьевич дорого бы отдал, чтобы узнать, о чем они спорили. Еще дороже он дал бы за то, чтобы эта парочка навсегда осталась в горах, но это уже были пустые мечтания. Ситуация была такой, какой она была, и Становой невольно усмехнулся, представив на своем месте перестраховщика Вострецова. Друг Димочка, наверное, просто сошел бы с ума от страха.
Потом Максим Юрьевич снова посмотрел на инженера Корнеева и перестал улыбаться: ему подумалось, что причин для страха хоть отбавляй. Этот рязанский инженер мало походил на инженера, и еще меньше — на уроженца Рязани. Он был темной лошадкой, и Становой решил, что его ни в коем случае нельзя выпускать из поля зрения.
***
Федор Филиппович Потапчук нащупал на пульте управления красную кнопку и нажал ее. Ничего не произошло. Генерал вдавил кнопку еще раз, посильнее, потом раздраженно стукнул пультом по колену и повторил попытку. На сей раз экран погас с негромким треском, указывавшим на то, что его давно пора протереть от пыли. Федор Филиппович рассеянно повертел пульт в руках, думая о том, что нужно либо заменить батарейки, либо поджать контакты, потом так же рассеянно отложил его в сторону и тут же о нем забыл.
В сером окне погасшего экрана ему все еще мерещились только что увиденные картины, и Потапчук с недовольством подумал о том, что в последнее время смотреть телевизор сделалось сущим наказанием. Казалось бы, ящик этот придуман исключительно для удовольствия, а на деле получается одно расстройство, хоть ты его и вовсе не включай…
«Прогресс, — сердито думал Потапчук, борясь с желанием встать, пойти на кухню и достать из заначки припрятанную там на черный день пачку сигарет. — И что же это за штука такая хитрая — прогресс? Вот взять, к примеру, телевизор. Как мы радовались, когда эти коробки появились! Неуклюжие, громоздкие, подслеповатые, с экранчиками в ладошку, и смотреть по ним, по большому счету, было нечего… А сколько было радости! Семьями собирались, с соседями, с друзьями — на диво невиданное поглядеть. А теперь что? Огромный плоский экран, цвета такие — закачаешься, десяток программ, и даже вставать не надо — нажал на кнопочку, и готово, любой канал к твоим услугам. А удовольствия от этого никакого, скорее уж наоборот.
В квартире было душно, нагревшиеся за день бетонные стены честно отдавали накопленное тепло, превращая квартиру в трехкомнатную духовку. Все форточки были закрыты, и это тоже раздражало, напоминая о работе. Открыть форточки невозможно, потому что тогда в квартиру непременно проник бы вездесущий дым. Даже сидя в наглухо закупоренном помещении, генерал ощущал его горьковатый запах, и было уже не разобрать, есть он, этот запах, на самом деле или только чудится по привычке.
Генерал сидел на диване, глядя в пустой серый экран большого японского телевизора, и боролся с раздражением, которое усиливалось с каждой секундой. У него никак не получалось отвлечься от мыслей о работе, да и мысли эти, если честно, были совсем не такими, как раньше. Раньше они всегда были более или менее конструктивными: надо бы провернуть то-то и то-то, попробовать подойти к делу вот с этого конца, сделать такой-то ход, поговорить с тем, дать задание этому… Это был привычный фон повседневной жизни генерала ФСБ Потапчука — фон, который нисколько не мешал ему жить, общаться с людьми, развлекаться и отдыхать. А теперь вдруг все переменилось, и собственная неспособность хоть как-то повлиять на ситуацию выводила генерала из душевного равновесия.
У него по-прежнему было сколько угодно вполне конкретных, реальных, требовавших его непосредственного участия дел, и о них он тоже постоянно думал, но именно то, о котором ему было приказано забыть, назойливо лезло на передний план, заставляя Федора Филипповича с несвойственной его почтенному возрасту горячностью стискивать кулаки. Забыть о нем было столь же трудно, сколь и необходимо в силу полученного сверху приказа, но дело постоянно напоминало о себе — то просочившимся через закрытую оконную раму запахом дыма, то, вот как сейчас, телевизионным репортажем с места очередного стихийного бедствия.
Последний разговор со Слепым никак не выходил у Федора Филипповича из головы, особенно предположение, высказанное Сиверовым в самом конце и облеченное им в форму глупого на первый взгляд вопроса: «Кому это выгодно, если у вас оторвалась подошва?»
Так ведь ясно же, кому — сапожнику. Притом не всякому, а только тому, который в данный момент подвернется вам под руку.
71 
