55 
Но вот к смерти Вовчика Гриша отнесся действительно странно. Он, конечно, не сказал вслух: «Собаке собачья смерть», но это явно подразумевалось. Констатировал факт, посетовал на запутанность ситуации, обозвал покойника болваном и сменил тему, как будто речь шла об угодившей под грузовик дворняге… А с другой стороны, он ведь воевал. Это такая школа, после которой люди начинают относиться к смерти как к самому обыденному явлению. Особенно если умирает не близкий друг, а дурак, болтун и вообще неприятный тип.
Как бы то ни было, разговорчивостью Гриши стоило воспользоваться, тем более что сказать он мог много такого, о чем ни за что не упомянула бы Евгения Игоревна. Да он и так уже много сказал — об Андрее Горобце, например…
— Слушай, Григорий, — сказал Глеб, — как ты думаешь: если за нами охотятся не какие-то там браконьеры, а маньяк-одиночка, это не может оказаться Горобец? Я имею в виду Андрея Горобца, — пояснил он, увидев, как Гриша удивленно приподнял косматые брови.
— А, — сказал Гриша, — вон ты о чем… Да, мне тоже не верится, что это какие-то артельщики, которые сгинули тут еще в прошлом веке. И если это кто-то из наших, из прошлогодней экспедиции, то… — Он закатил глаза, явно что-то прикидывая, и некоторое время стоял так, глядя в небо, беззвучно шевеля губами и по одному загибая пальцы. — В общем, так, — сказал он наконец. — У работяг, которые с ними были, просто ума не хватило бы устроить весь этот цирк. Обыкновенные быки с карабинами, бойцы на случай локального конфликта с браконьерами. А у ученого люда, у всех этих ковырятелей дерьма и потрошителей дохлых кошек, не хватило бы пороху в одиночку бегать по тайге и мочить всех по очереди. А вот Андрюха — тот да. Проскальзывала у него иногда в глазах такая, знаешь, сумасшедшинка, и парень он был жилистый, крепкий. Ни хрена не боялся, к тиграм прямо в клетку входил и вот как я с тобой разговаривал. А чуть что — по уху его, полосатого, по уху! И странная штука — хоть бы раз они его оцарапали, что ли… Дикие ведь, прямо из леса, мы их даже сквозь прутья кормить побаивались, а ему хоть бы что. Как будто своего в нем чуяли… Знаешь, как он говорил? Людям, мол, в тайге делать нечего. Люди — это болезнь природы, вирус, который, к чему ни прикоснется, все превращает в дерьмо, в хлам, в пепелище… В общем, концепция охраны природы у него была простая: обнести всю тайгу колючей проволокой, поставить вышки с крупнокалиберными пулеметами и дырявить каждого, кто подойдет на расстояние выстрела. Чтобы вдребезги, в клочья, понял? У него лицо белело, когда он об этом говорил, смотреть на него было страшно…
— Хорошая концепция, — сказал Глеб. — Между прочим, я, хоть и не специалист, тоже об этом частенько задумываюсь. И прихожу к выводу, что защитить природу можно только так: око за око, зуб за зуб. Чтобы каждая сволочь, беря в руки ружье или капкан, точно знала, что пуля на нее уже отлита и только часа своего дожидается. В общем, правильная у этого Горобца концепция. Так и надо действовать.
— Мало ли что надо… В теории все хорошо, а как дойдет до практики… Видишь, что на практике-то получается? По одному, по одному… Ладно, пока что всякая шваль в землю ложится. Но скоро, того и гляди, и до нас с тобой очередь дойдет. Помирать-то, небось, не хочется? Лично мне точно не хочется, даже ради правильной концепции.
— Может, и не придется, — сказал Глеб. — Я вот думаю: может, это неспроста? Сначала этот никчемный алкаш, потом Вовчик — тоже, прямо скажем, не гений чистой красоты… Может быть, если это Горобец свою концепцию в жизнь претворяет, то таким образом он дает нам время подумать, испугаться и повернуть назад?
— Гм… — Гриша опять остановился и задумался. — Надо же, как у тебя котелок-то варит! Голова, голова… Звучит очень даже логично. Пономарев этот, Иванушка-дурачок, гроша ломаного не стоил — алкаш конченый, браконьер, да и знал он про Горобца, надо полагать, немало. Например, где у него логово… А Вовчик уж лет пять, с самого своего поступления в Фонд, за Евгенией ухлестывал — тоже, понимаешь, мотив… Логично, композитор! Ты, брат, не только стрелять умеешь, но и мозгами шевелить, а это в наших внутренних органах большая редкость!
— Много ты знаешь про органы, — сказал Глеб.
— Да, тебе, наверное, виднее. А только мне кажется, что это все-таки браконьеры. Смотри, что получается. Экспедицию Горобца они перебили до последнего человека, а потом затаились и стали ждать: что будет? А тут мы — здравствуйте, я ваша тетя! Понятно, что, если вторую подряд экспедицию похоронить, здесь черт знает что начнется. Понаедет следователей, солдат нагонят больше, чем в тайге деревьев, прочешут каждый распадок, под каждый пень заглянут, и будет ихнему бизнесу полный и окончательный капут. Вот они нас страшилками и пугают, чтобы мы без памяти домой побежали. Прибежим и скажем: так, мол, и так, в тайге маньяк завелся, который всех, кто туда приходит, живьем с потрохами ест. Ну, поищут этого маньяка для порядка да и перестанут. Это же иголка в стоге сена, его тут и за сто лет не сыщешь! Проще и впрямь обнести этот участок колючей проволокой, тем более что тут на сто километров в любую сторону даже намека на человеческое жилье не наблюдается. То-то будет раздолье! Стреляй в свое удовольствие, хоть всю живность в тайге перестреляй до последнего муравья, никто тебе не помешает! Глеб посмотрел на него с уважением.
55 
