очень нудно 
68 
Перед ним, пошатываясь от слабости, стоял Баландин — голый по пояс, забинтованный, изуродованный, от шеи до пояса брюк покрытый корявой вязью татуировки, ощеренный и страшный.
— Хорош у меня корешок, — заплетающимся языком выговорил он. — Со старухой справиться не может… Бери гармонь, пошли отсюда на хрен.
Чек посмотрел на Агнессу Викторовну. Старуха лежала в углу возле раковины не шевелясь, похожая на кучу заскорузлого тряпья, из которой торчали корявые и грязные босые ступни с черными ороговевшими пятками и скрюченными пальцами. Он вынул из тайника коробку с патронами и снова посмотрел на старуху. Та по-прежнему не шевелилась и, казалось, даже перестала дышать.
— Слушай, — сказал Чек, — ты ее, по-моему, убил. Баландин оторвал левую руку от дверного косяка, за который он держался для устойчивости, подошел к старухе, с трудом опустился перед ней на корточки, потерял равновесие, тяжело упал на одно колено, упрямо вернулся в прежнюю позу и запустил изуродованную руку в складки пыльной рванины, пытаясь нащупать пульс. Потом он повернулся к Чеку.
— Шею сломала, старая коза, — сказал он удивленно. — Вот же тварь тупая… Ну, кто ее просил соваться?
Чек вцепился зубами в костяшки сжатого до боли кулака и замычал. Будничность и кажущаяся незначительность того, что только что произошло на его глазах и при его непосредственном участии, были страшнее всего.
— Не мычи, сява, — грубо сказал Баландин. — Ты Рогозина мочить собрался, а тут какая-то бомжиха. Если кишка тонка, лучше сразу беги в ментовку. Они тебя пожалеют, сильно бить не станут.
— Ты, — с ненавистью сказал Чек. — Ты — животное! Она же тебе жизнь спасла, а ты…
— Да ты не ори, — миролюбиво ответил Баландин. Он встал, кряхтя и постанывая, и привалился здоровым плечом к стене, чтобы не упасть. — Что же мне теперь, удавиться? Видишь, как оно повернулось. Я ж не специально, это понимать надо. Несчастный случай. Да она сто раз могла на лестнице шею сломать… Кости-то старые, хрупкие, а туда же — драться. Ты прости, мать, — обратился он к трупу. — Не со зла я, не нарочно. Собирайся, сява, линять надо — А… она? — Чек кивнул в сторону трупа, держа в одной руке злополучный «зауэр», а в другой коробку с патронами.
— А что она? — не понял Баландин.
— Но надо же что-то сделать, — сказал Чек. — Похоронить хотя бы…
— Точно, — насмешливо прохрипел Баландин. — Закопаем во дворе и дадим салют из этой берданки. Ты что, правда больной или только прикидываешься? Собирайся, дурак. Ружье заверни, здесь тебе не тайга. И помоги мне одеться — видишь, у меня с одной клешней ни хрена не получается…
Выходя из квартиры с завернутым в какой-то грязный и рваный мешок коллекционным ружьем под мышкой, Чек на секунду остановился, охваченный странным чувством. Он был уверен, что идет навстречу собственной смерти. Было просто невозможно вернуться к нормальной жизни из этого кошмара, в который он угодил, следуя собственным представлениям о том, как нужно жить. Смерть теперь шла рядом, сильно припадая на изувеченную ногу, одетая в мятые серые брюки и какой-то невообразимый древний пиджак на голое тело. Чек почти наверняка знал, что жить ему осталось совсем мало, но дал себе слово, что постарается умереть не раньше, чем увидит труп Рогозина. И еще одно обещание дал себе Чек, стоя на пороге квартиры Агнессы Викторовны: обязательно повидаться с мамой прежде, чем все это так или иначе закончится.
Потом Баландин, который уже успел спуститься до середины лестничного марша, окликнул его своим хриплым голосом, и Чек, вздрогнув, стал спускаться по скрипучей деревянной лестнице.
На улице они почти сразу свернули в какой-то темный двор и пошли вдоль ряда брошенных здесь на ночь беспечными хозяевами автомобилей, высматривая подходящий.
— Этот, — сказал Баландин, указывая на дряхлый, вручную выкрашенный в бледно-голубой цвет «иж-комби», устало прижавшийся к обочине.
Чек с сомнением посмотрел на этот раритет. Одна фара у «москвича» треснула, покрышки были лысые, а на передней дверце красовалась глубокая вмятина. Чек нерешительно подергал дверную ручку со стороны водителя, как будто рассчитывая на то, что она откроется. Дверца была заперта.
— Что ты его щупаешь, как бабу? — прохрипел рядом Баландин. — Стекло разбей, да поживее, пока не замели!
Чек поднял завернутое в мешковину ружье и ударил прикладом по окошку со стороны водителя. Стекло хрустнуло и со звоном посыпалось на асфальт. Звук получился совсем негромкий и какой-то будничный. Чек просунул руку в салон и открыл дверцу. Положив длинный сверток с ружьем на заднее сиденье, он сел на водительское место и открыл соседнюю дверцу. Баландин тяжело опустился на пассажирское место, заставив заскрипеть старые пружины.
68 
