Особенно,... 
53 
— Я хочу тебя изменить.
— И зачем тебе это надо?
— Защищайся, Черри! Я хочу, чтобы ты защищалась, черт возьми!
Ксения подумала, что слишком уж часто на нее сегодня оглядываются. Ну почему он так громко говорит? И зеленые глаза блестят странно. Черное, нефтяное пятно зрачка все больше разливается по зеленой воде радужной оболочки. Он словно нарочно выталкивает ее в круг людского внимания. Но там же страшно, в этом кругу! И она пошла прочь, в спасительную тень.
— Эй, Черри! — окликнул ее Герман. — О Валентине. Ты ее не очень-то слушай. Она вечно засунет куда-нибудь безделушку, а потом начинает ее везде искать. Если вдруг будет тебе звонить…
— То что?
— Скажи, что ничего про меня не знаешь.
Ксения была слишком расстроена чтобы придать значение его словам. Какая безделушка? Какая Валентина? Надо ехать успокаивать Элеонору Станиславовну, если там и так уже «скорые» со всей Москвы в ряд не стоят.
…Никаких машин с красными крестами у подъезда не было. Ксения вздохнула с облегчением, но обрадовалась она рано. Элеонора Станиславовна встретила ее в дверях гостиной. Даже с постели не поленилась встать.
— Милочка, что вы себе позволяете?
— А что такое? — удивилась Ксения.
— Вы бросаете меня там, на кладбище, в компании этого ужасного человека!
— Да что в нем такого ужасного? По-моему, Толя — нормальный парень.
— Ах, так вы знакомы?
— Да, знакомы — с вызовом сказала Ксения. Элеонора Станиславовна уже не казалась ей такой несчастной.
— Может, это вы его ко мне подослали? Да он вас обманывает, милочка! Да, да, да! — энергично затрясла головой синьора Ламанчини. — Но если выбирать между ним и вами, милочка…
— Обязательно надо выбирать?
— Я хочу поскорее отсюда уехать. Я обещала, что обязательно с ним поговорю. Но мое сердце этого не выдержит.
«А оно у тебя есть?» — чуть было не ляпнула Ксения. И тут же услышала:
— Ах, я больна! Я чувствую, что он наговорит мне каких-то гадостей! А я ничего, ну просто ничего не желаю знать! Я хочу в Италию!
— Ну, хорошо, хорошо. — Ксения кинулась успокаивать Элеонору Станиславовну. Лицо той было нездорово бледным. И губы слегка посинели. Может, и правда, сердце? Заморила себя диетами, иссушила солевыми ваннами. Если в пятьдесят лет так вот выглядеть, даром это не проходит. Ксения одернула свитер на полной груди и подумала, что ни за что не будет себя так мучить. — Я помогу вам собрать чемоданы, Элеонора Станиславовна. И вызову такси.
— Ах, милочка, я всегда радовалась тому, как моя дочь умеет подбирать прислугу! Я тоже упомянула в завещании своего дворецкого… Что с вами, милочка?
— Ничего, — с трудом выдавила из себя Ксения. Вот, значит, кто она такая для этой дамы! Может, это правда? Но она, Ксения, ни к кому не нанималась!
— Милочка, вы оглохли? Я хотела сказать, что не собираюсь оспаривать завещания моей дочери. Если только синьор Ламанчини…
— Но он же так богат! — удивилась Ксения.
— Именно поэтому. Мой покойный муж оставил дочери целое состояние. Я, конечно, сумела устроить свою жизнь так, чтобы ни в чем не нуждаться. И мне хотелось бы, чтобы Николай в гробу перевернулся, узнав, кому достанутся его деньги, — прислуге.
Последняя фраза была не из репертуара светской дамы, но Элеонора Станиславовна сказала ее со вкусом. К покойному господину Князеву она испытывала легкое презрение. Тот составил на дочь дарственную, ничего не сказав об этом жене. Завещал ей единолично и недвижимость, и деньги на счетах. Хотел поставить мать в полную зависимость от дочери. А та, не долго думая, вновь вышла замуж. Да еще как удачно! Поэтому Элеоноре Станиславовне было чуть-чуть смешно. Она и улыбнулась тонко испуганной девушке:
— Хорошему юристу не составит проблемы оспорить всю эту чепуху. Я имею в виду завещание Евгении. А вы, милочка, слишком слабы, чтобы с нами судиться. Но я поговорю с синьором Ламанчини. А насчет этого молодого человека…
Ксения так и не успела понять, кого имела в виду дама: Германа? Анатолия Воробьева? Того третьего, который все-таки пришел на кладбище? Или совсем не их? Зазвонил телефон, а Элеонора Станиславовна, естественно, не собиралась снимать трубку.
РОВНО
Ксения вздохнула с облегчением, потому что это был всего-навсего Генка. Но почему у него такой мертвый голос?
— Черри.
— Генка, что случилось? Да говори же наконец!
53 
