127 
«Узи» в руках Сашки замолчал буквально через несколько секунд — магазин был уже пуст, и парню снова пришлось нырнуть за канатный ящик, чтобы заменить обойму.
Он переполз немного левее, чтобы не появиться на уже пристрелянном своем прежнем месте, но хитрость не помогла, и пули защелкали буквально у самой его головы — кто-то из иранцев теперь держал именно его, совершенно не обращая внимания на Вострякова. Зато другой, огромного роста араб, как краем глаза успел заметить Банда, прилаживал у плеча американскую винтовку «М-16» с подствольным гранатометом, целясь в Вострякова.
Все дальнейшее, как показалось Сашке, было словно в кино с замедленной съемкой.
Вот медленно-медленно рука высокого иранца оттягивает затвор гранатомета.
Сашка кричит, так же медленно, будто непослушной рукой, вытягивая из кармана гранату и зубами срывая чеку. Он слышит, как раздается хлопок гранатомета, и ему даже кажется, что он видит, как вылетает из подствольного устройства граната, устремляясь на причал. И в ту же секунду Банда бросает свою гранату в араба…
Два взрыва прогремели одновременно.
Араба взрыв гранаты подбросил высоко в воздух и швырнул за борт, в воду. Его сосед, получив несколько осколков в голову, заливаясь кровью, бездыханно привалился к рубке. Третий иранец, очевидно, контуженный, обхватил голову руками и страшно закричал, бросив оружие на палубу.
А второй взрыв взметнулся на том самом месте, где только что прятался за ящиками Олежка, и теперь там вздымалась, постепенно оседая, туча огня и пыли…
Банда снова закричал. Закричал дико и страшно, как раненый зверь. Закричал так, что даже сам не услышал очереди из своего «узи», которой он прошил всех еще шевелящихся на палубе раненых иранцев.
Наверное, все было кончено, но Банда, снова перезарядив «узи», нырнул вниз, в глубину яхты, к каютам. Выбивая ногой одну дверь за другой, он обошел, казалось, уже все судно, но Алины нигде не нашел. И лишь в самом конце коридора, в маленькой каморке в носовом отсеке, он нашел ее.
* * *
Сначала, когда где-то рядом неожиданно грохнул взрыв и на палубе тут же загремели выстрелы, Алина очень испугалась не в силах понять, что происходит. Она упала на пристегнутую к стенке ее каморки койку, закрыв уши руками, чтобы не слышать этих страшных звуков боя.
Но вдруг в голове ее пронеслась мысль: «А что, если это за мной?.. Враги иранцев — мои друзья…
Неужели спасение?»
Алина вскочила, бросившись к двери, и изо всех сил заколотила в нее ногами и руками, призывая на помощь своих спасителей..
Надежда на спасение оказалась такой неожиданной и такой желанной, что Алина не выдержала вмиг возникшего напряжения и упала, потеряв сознание, прямо у двери…
* * *
Она лежала у двери и не подавала признаков жизни.
— Алинушка, девочка моя! Любимая!.. Алина, что с тобой? — Банда подхватил девушку на руки, устремляясь по трапу наверх, на палубу.
Свежий воздух и морской ветер сделали свое дело, и девушка вдруг открыла глаза, с удивлением оглядываясь вокруг.
Она увидела, что ее несет на руках Сашка, и… снова зажмурилась, не поверив собственным глазам. А потом, когда снова открыла их, обвила шею Банды руками, плача и смеясь.
— Сашенька, милый!.. Любимый мой! Я знала!
Я знала, что ты спасешь меня! Не могло быть иначе…
* * *
Банда с Алиной сидели в приемной российского консула в Варне, ожидая его появления.
Они только что приехали в консульство, справедливо полагая, что здесь можно будет найти если не поддержку, то хотя бы понимание. Когда там, в бухте, сидя у трупа Олега, Банда вдруг услышал приближающийся вой полицейских сирен, он огляделся и отчетливо понял — из Болгарии его так просто не выпустят. Властям просто придется повесить на кого-то семь трупов, найти козла отпущения. И единственный претендент на место козла, единственный, кто остался жив, — это он, Банда.
И тогда, закрыв Олежке глаза и шепнув ему последнее «прости», Банда швырнул «узи» с отпечатками своих пальцев в море и, взяв Алину за руку, устремился в город. Он почему-то был уверен, что в Варне есть российское консульство…
— Я вас слушаю, молодые люди, — вывел Банду из оцепенения чей-то голос.
Сашка поднял глаза. Седеющий полноватый мужчина в безупречном костюме и галстуке стоял перед ними, холодно и бесстрастно их рассматривая.
127 
