очень нудно 
107 
Все силы Дыховицкий потратил на рывок, поэтому просто-напросто упал в сторону Суворина. Да так неудачно, что задел лицом его отставленный в сторону локоть.
И тут наверху, выше и правее решетки, расчертившей небо на клетки, раздался хохот.
— Скорпионы в яме, — сообщил им смеявшийся свое мнение об увиденном, когда устал смеяться. — Ублюдки русские.
Панкрат посмотрел наверх. На фоне разграфленного неба, между решеткой и небом, маячил темный, почти черный силуэт охранника, стоявшего, широко расставив ноги и положив обе руки на висевший на его груди автомат.
— Сам ты выблядок, — ответил ему Суворин и тут же потерял к чечену всякий интерес.
Будто забыв о его существовании, он перевернул на спину тихо скулившего капитана и похлопал его по щекам:
— Не ной, эсбист. Стыдно.
То ли подействовали слова, то ли угрожающий тон, но Дыховицкий сию минуту заткнулся и почему-то плотно сомкнул веки. Так делают малые дети, когда боятся удара в наказание за свои шалости.
— Будет у нас еще вода, — пробормотал Панкрат, уверенный в совершенно обратном. — Будет и водка.
Сверху снова донесся гогот — охранник явно понимал по-русски.
— Будэт-будэт, — заверил он пленников, и в следующую секунду Суворин услышал звук расстегиваемой молнии.
Он едва успел отскочить в сторону, как в яму полилась вонючая желтая струя. Попадая на перекладины решетки, она разбивалась на бесконечное количество брызг, летевших в разные стороны, и от них невозможно было уклониться. Несколько капель попали Суворину на лицо, как ни пытался он этого избежать, и забрызгали камуфляж. Череп же пострадал гораздо больше — он пытался уползать в сторону, но струя была быстрее, чем он, вконец обессиленный своей неудавшейся атакой.
Панкрат подхватил с земли камень — небольшой кусочек твердой породы — и с силой швырнул вверх, сквозь решетку, целясь туда, откуда бил уже слабеющий желтый фонтан. Чеченец согнулся с истошным криком, обмочив собственные штаны. Секундой позже он резко пропал из поля зрения, будто дернули за веревочку марионетку. Потом он появился снова с помповым карабином в руках, все еще не способный полностью выпрямиться. Грянул выстрел, и картечь вонзилась в стену ямы-колодца, обрушив солидный пласт слежавшейся каменистой почвы. Он отслоился и рухнул прямо на лежавшего под ним Дыховицкого; Суворин же резко отпрыгнул в сторону, поскольку выстрел пришелся как раз в место над его правым плечом.
— Сын шайтана и шелудивой суки! — орал наверху голос, полный страдания. — О-о-о! Уы!
Должно быть, Панкрат попал охраннику камнем прямо в причинное место, и теперь тот, обезумев от боли, плюнул на все приказы и решил учинить над хамоватыми пленниками самосуд, скорый и справедливый. К счастью, его вовремя остановили. Окрик “Стой!” был хорошо слышен; так же Суворин отлично расслышал смачный звук оплеухи — серьезной такой оплеухи, душевной, что называется.
— Рашид приказал… Что ж ты делаешь? В яму заглянул второй охранник — заросший бородой до самых глаз мужик лет сорока-сорока пяти.
— Живы? — спросил он по-русски со страшным акцентом — таким, что Панкрат едва распознал это короткое и, в сущности, простое слово.
Он не собирался отвечать на риторический вопрос. Голова охранника еще некоторое время помаячила над решеткой и исчезла. Суворин отер лицо сухой стороной рукава, невольно содрогнувшись от омерзения. Череп же как ни в чем ни бывало снова подал голос:
— Эй, герой! Ты уже рассказал им про ноутбук? Панкрат повернулся к нему спиной.
— Слышишь меня? — не отставал Дыховицкий. — Лучше признайся, а то ведь я все равно тебя сдам. Они не верят, что у меня его нет, — капитан хихикнул. — Они не верили в твое существование, думали, я тебя выдумал… А ты — вот, пожалуйста!
И он, словно еще раз желая удостовериться в том, что Суворин на самом деле рядом с ним, что он не мираж и не игра воображения, протянул в его сторону руку, вынырнувшую из лохмотьев, словно змея из своего убежища.
Панкрат отшатнулся, разглядев, что на руке Черепа нет ни одного пальца — от них остались только беспомощно торчавшие обрубки разной длины, распухшие и окровавленные.
— Боишься? — глаза Дыховицкого блеснули каким-то нечеловеческим пониманием, словно ему была доступна некая высшая истина. — С тобой то же самое сделают, герой. И, не выдержав, он сорвался на крик:
— Какого хрена?!… Ну зачем ты влез тогда? Кто просил тебя, мать твою? Воевал бы себе и дальше, козел… — крик потонул в невнятных всхлипах, из которых прорывались отдельные слова. — Сын у меня… ы-ы-ы.., пацан еще.., герой, бля.., мать-перемать.
107 
