35 
И вновь глянул на солдата. Жильярду даже показалось, что на губах взбешенного маршала выступила пена.
– А ну, встать, когда с тобой офицер разговаривает!
Солдат вздрогнул. И вновь принялся подвывать тихонько. Его глаза заплыли, слишком пересохшие для хотя бы одной слезы.
– Встать! – рявкнул Даву еще раз.
– Я хочу домой, – прорыдал несчастный. – Я хочу домой! – И, дрожа всем телом, попытался приподняться.
Лейтенант Фабье рванулся к нему, собираясь подхватить солдата за плечи.
– Отставить, лейтенант! Он и без вас должен справиться, – приказал маршал.
Солдат старался удержаться за ружье. От жалкого его вида в горле Жильярда стоял колючий пыльный комок. Неужели этот корсиканский выкормыш собрался окончательно доконать бедолагу?
А маршал рванул коня.
– Солдаты, если вы поверили глупой болтовне, – выкрикнул он в лицо инфантерцев, – что ваш батальон отошлют домой, если вы тут слабость свою показывать начнете, то знайте: вы глубоко ошибаетесь, «доблестные воины»! Вам здесь лишь между Россией и преисподней выбирать! Для вас есть только одна дорога, что приведет к родному очагу, и дорога сия зовется победой! Все остальное выкиньте из ваших дурных голов, пока я не велел расстрелять всех вас! – и каждого по отдельности прожег взглядом. – Тебя, тебя и тебя! Понятно?
– Так точно, господин маршал! – неохотно гаркнули солдаты в ответ.
– Не слышу!
– Так точно, господин маршал! – повторили солдаты чуть громче, но еще более мрачно и зловеще.
Внезапно Даву вновь обернулся к Жильярду.
– Вы мне ответите за этого дурака, капитан! Завтра после отбоя доставите его ко мне!
– Боюсь, что капитан не будет этого делать, – усмехнулся лейтенант Фабье.
– Да, и почему же нет, лейтенант Самый-Тут-Умный? – в бешенстве процедил маршал.
– Потому что сей «дурак» мертв, господин маршал, – еще презрительнее отозвался Фабье.
Жильярд рванулся к солдату. Тот лежал в пыли, как деревянная кукла, которой какой-то совсем уж недобрый ребенок поломал все руки и ноги. Капрал Биду приложился ухом к груди несчастного, жадно вслушиваясь, а вдруг все-таки забьется сердце, но потом молча прикрыл мертвому глаза. На мгновение даже Даву растерялся, не зная, что сказать. Словно монумент, сидел на белой кобыле и смотрел на погибшего. Может, все еще считал произошедшее бездарной комедью и ждал, когда же негодный актеришка пошевелится?
Жильярд искоса посматривал на своих людей. Э-э, да они никак белее русского снега сделались! Смерть, такая нелепая смерть. Они стояли, будто в сомнабулическом сне. Да и он сам не лучше себя чувствовал, впервые увидев погибших на поле боя.
Они ведь этого тихонького простофилю все как один своим товарищем считали. А товарищ для солдата кто? Верно, кусочек надежды, кроха родного дома, и все это сейчас у его людей отняли.
А Даву все так же неподвижно сидел на белоснежной кобыле и глядел на мертвого. Неужто в зобу дыханье сперло? Ведь явно не жалеет о том, что какой-то неизвестный солдатишко погиб. Нет, скорее всего, великий маршал сейчас судорожно решает, как ему еще над ними покуражиться.
И тут жутковатую тишину разорвал крик:
– И как тебя только гнев господень не поразит, мерзавец!
Жизнь вновь вернулась в маршала, дернувшего головой как взбешенный бычок. Глаза Даву в тот момент полыхали расплавленным металлом, в этом Жильярд был готов поклясться хоть перед священником.
– Кто это сказал? – спросил маршал на удивление спокойным тоном. – Кто это сказал, я спрашиваю?
Нет ответа.
– Кто это сказал?! – прорычал Даву уже в полную мощь, и солдаты вздрогнули.
Но все равно лишь молча косились в ответ.
И тут Жильярд понял, что ему знаком этот солдатский голос. Да если б он его и не слышал никогда, все равно б догадался: Дижу, дезертир. Конечно, с чего бы ему любить маршала после приснопамятной экзекуции! А кроме того, только Дижу настолько безумен, что может решиться на оскорбление великого маршала великого императора.
Ну, вот, еще один мертвец, и все в один день! Нет, это уж слишком!
Даву дал шпоры кобыле, та взвилась в испуге. Исполненный ненависти взгляд маршала буравил ряды.
– Кто это сказал? Какой бляжий выродок? Я жду!
Солдаты молча сносили взгляды и крики Даву, гордо, непроницаемо. Ни один из них не шелохнулся. Никто и не думал выдавать товарища.
Было ясно, что Даву так просто не отступит, не в маршальских принципах было отступать. Ну, вот…
35 
