38 
А сейчас наши заграничные друзья ждали, когда же наконец Россия объявит мобилизацию. Однако пока имели сплошной облом, да еще на нервах, ибо дальше мобилизационных учений мы не шли. Но зато их проводили очень интенсивно, так что начальник мобуправления генерал-лейтенант Деникин уже заработал репутацию пугала как в войсках, так и на призывных пунктах. Но зато появилась надежда, что, когда наступит час, мобилизация пройдет без особого бардака.
Внутриполитическая обстановка пока была терпимой. Последние, так сказать, олицетворения недовольства в высшем свете потихоньку сходили на нет — в частности, сбежавший в Париж великий князь Сандро тут же начал демонстрировать свою козлиную натуру и вовсю изменять жене — благо то, что она сестра царя, более никакой роли не играло. Это, так сказать, он делал сам… А вот то, что обманутый муж одной его новой пассии взял да и пристрелил ловеласа, тут Танечке пришлось немножко поработать.
Великий князь Владимир тихо умирал, отстраненный от всех должностей, и от Алафузова требовалось только следить, чтобы около него случайно не появился хоть один приличный медик — потому что имеющиеся уверенно вели князя к могиле. Некоторые трудности возникли по поводу Николая Николаевича младшего. Этот персонаж всегда поддерживал Гошу, не воровал, но при этом являлся мало того что дубом, так еще и дубом честолюбивым. Очень уж ему хотелось выиграть какую-нибудь войну! На белом коне и в белом мундире, как Скобелев. Так что про него Гоша пребывал в глубоких сомнениях — мол, ну нельзя же так, человек хочет как лучше… Правда, если его выпереть в отставку, он вполне может захотеть и чего-нибудь другого. Но к чести императора надо сказать, что колебался он недолго, минуты три, а потом дал добро на операцию. И у Ник-Ника появилась новая любовница совершенно невообразимых кондиций и темперамента, а также несколько упаковок виагры. Естественно, что кончилось это ну в точности так, как у того самого Скобелева. [Генерал Скобелев погиб прямо на даме, которую, кстати, после этого долго звали «Роза Генеральская Могила».] Оставшийся без покровителя Янушкевич впал в панику и чуть не испортил мне всю игру, сам кинувшись в Гатчину с целью покаяться, но идиота удалось перехватить по дороге и отправить на место, продолжать руководить Генштабом.
Снизу тоже была хоть и не благодать, но вполне терпимая картина. Оставшиеся нелегальные партии твердо уяснили правила игры — пока они не нарушают табу, с ними борются обычными методами. Табу же было два — террор и получение денег из заграницы. Если какая-то группировка позволяла себе это, тут же начинался отлов и отстрел. Правда, пункт с деньгами первое время пытались обходить по схеме, когда экстремистов финансировал какой-нибудь предприниматель, имеющий интересы за рубежом, ну, а там уж ему это компенсировали, но после третьего процесса, кончившегося для гешефтмахеров червонцем с конфискацией, желающих поучаствовать в отмывании резко поубавилось.
В самом конце зимы ко мне пришел посетитель. В принципе, любой российский подданный мог явиться в приемную Гатчинского дворца и заявить, что он желает видеть канцлера по такому-то вопросу, после чего его ставили в очередь и сообщали, когда это можно будет сделать. Но о том, что данный человек хочет меня видеть, я знал до того, как он велел подать автомобиль и, кряхтя, начал напяливать парадный мундир с орденами. Зачем он это хочет, я тоже был в курсе.
Тяжело шагая, генерал-адмирал Российского Императорского Флота великий князь Алексей Александрович вошел ко мне в кабинет. Я пожал ему руку, и он сел в предложенное ему кресло, жалобно скрипнувшее под весом огромной туши.
— Знаешь ведь небось, Андреич, зачем я к тебе пришел, — без всяких вступлений заявил генерал-адмирал, с котором мы уже три года были на «ты».
— Знаю, — кивнул я, — но ты лучше все-таки расскажи, а то вдруг я знаю что-нибудь не то.
— Да где ж тут ошибиться… Даже твоя хитрая наука, которой ты людей с того света вытаскивал и молодость им возвращал, на меня не подействовала.
Да, генерал-адмирал был нами разок проведен через портал, но никакого улучшения не получилось. Похоже, ему просто надоело жить.
— А это о чем говорит? — продолжал тем временем Алексей. — О том, что отжил я свое, все что мог сделал, и даже немного того, что и не мог, это уж тебе спасибо и Оленьке. Пора и честь знать… Вот только неохота от обжорства помирать или от пьянства. Война на носу… Был бы я летчиком, попросил бы у тебя самолет на последний вылет. Но корабль — там же ведь люди, их-то за что?
38 
