— Малыш, я не шучу. — Его глаза смотрели серьезно.
— А дети есть у тебя?
— Сын. Двадцать пять лет. Зовут Сережа, живет в Квебеке. Женился на канадке украинского происхождения.
— Значит, ты совершенно один?
— Теперь уже нет. Теперь я с тобой. И нам пора ужинать.
Метрдотель небольшого приморского ресторана «Парадиз» поздоровался с доктором за руку и, проводив Машу долгим оценивающим взглядом, подумал:
«В советское время такие тощие цыплята стоили два двадцать в кулинарии».
Доктор часто наведывался в этот ресторан, но ни разу еще не приходил сюда с женщиной. Официанты поглядывали с любопытством. Роскошная блондинка Ларочка в синем форменном платье без рукавов склонилась над столиком, обдавая запахом духов «Криатюр» и щедро демонстрируя мощную грудь в глубоком декольте, пропела:
— Добрый вечер, Вадим Николаевич! Сегодня очень свежая форель.
— Машенька, ты будешь форель? — спросил доктор.
— Да.
— Выпьешь что-нибудь?
— Белое мартини, совсем немножко. Когда официантка отошла, надменно покачивая бедрами, Маша спросила:
— Ты здесь часто бываешь?
— Да. Здесь спокойно. Народу мало, нет этой жуткой грохочущей музыки, кормят неплохо.
Через несколько минут подошел метрдотель и, наклонившись к уху доктора, прошептал:
— Вадим Николаевич, вас к телефону.
Доктор специально оставил дома свой сотовый телефон, будто чувствовал — не дадут ему спокойно провести вечер. Слишком уж все складывалось хорошо. Но достали и здесь.
— У него кровит шов, — услышал он тяжелый бас фельдшера из горного госпиталя, — ты можешь приехать прямо сейчас?
— Температура?
— Нормальная.
— Ты сам-то смотрел? Не может у него кровить шов. Опять небось паникует, как с гранатовым соком?
— Ты должен приехать, — мрачно ответил фельдшер, — мне он посмотреть не дает, требует тебя.
— Хорошо, — вздохнул доктор и повесил трубку. Курившая у стола, на котором стоял телефон, официантка Ларочка загасила сигарету и томно произнесла:
— Вадим Николаевич, горячее подавать? Ваша форель уже готова.
— Подавай, Ларочка. Очень есть хочется, — улыбнулся доктор.
— Что-нибудь случилось? — спросила Маша, когда он вернулся за столик.
— Все нормально, малыш. Мне надо будет съездить, посмотреть одного больного.
— Далеко?
— Не очень. За городом. Мы сейчас спокойно поужинаем, потом я отвезу тебя домой.
Ларочка расставила на столе тарелки с форелью, поменяла пепельницы и сочувственно покачала головой:
— Нет вам покоя, Вадим Николаевич, ни днем, ни ночью.
— Такая моя докторская судьба, — развел он руками.
У ресторана рядом с «Тойотой» стоял грязноватый военный «газик». За рулем сидел молодой кавказец с лихими усиками, тот самый, что поглядывал через просвет в заборе. Маша вежливо поздоровалась с ним, усатый важно кивнул в ответ.
Вадим и Маша сели в «Тойоту», «газик» поехал следом.
— Это они из-за города так быстро за тобой приехали? — спросила Маша.
— Больной уж очень важный. Меня почти всегда возит к нему этот «газик». Когда я в городе, он тоже. К важному больному могут вызвать в любой момент.
Вадим проводил Машу в дом, «газик» ждал у ворот.
— Ты вернешься поздно? — спросила Маша.
— Не знаю, как получится, — он прижал ее к себе, поцеловал в пробор, — ты ложись спать, малыш. Не жди меня.
Оставшись одна. Маша включила телевизор. По каналу ОРТ шли вечерние «Новости».
— Возобновились поиски чеченского террориста Аслана Ахмеджанова, — говорила хорошенькая комментаторша, — наш корреспондент беседует с членом Чрезвычайной государственной комиссии по борьбе с терроризмом, депутатом Государственной Думы Алексеем Климовым.
На экране появился рыхлый, нездорового вида человек в строгом костюме.
— Алексей Сергеевич, — обратился к нему корреспондент, которого не показали в кадре, — насколько реальной видится вам перспектива открытого судебного процесса над Ахмеджановым как над организатором и участником нескольких самых крупных террористических актов, случившихся за последние два года?
— Я очень сомневаюсь, что такой процесс вообще когда-либо состоится. Уголовные дела на каждого из сепаратистских лидеров заведены давно, и Военной прокуратурой, и Генеральной. Однако на скамью подсудимых пока не сел ни один. Если вдруг такое случится, то суд будет закрытым, для прессы — в первую очередь.