11 
Глухонемой посмотрел на Бобоську исподлобья, что-то угрожающе промычал и, пошатываясь, спустился с веранды. Он шел боком, словно краб.
— Отчего он глухонемой? — спросил Тошка.
— Скорпион говорит — от контузии. Под бомбежку попал в Керчи.
— Страхолютый он какой-то.
— Живоглот, — подтвердил Бобоська.
К столику подошел усатый официант в пестрой от пятен полотняной куртке.
— Что будем кушать, что будем пить? — осведомился он грустным басом.
— Дай нам, Сандро, два пенерли и бутылку «изабеллы», — с независимым видом ответил Бобоська. — И еще сыру.
— Пожалуйста, молодой человек!..
Официант вытер клеенку рукавом своей куртки, поставил на стол два граненых стакана, солонку и тарелку с нарезанным лавашом. Потом он ушел, покручивая торчащие в стороны усы.
— Ты заказал вино? — шепотом спросил Тошка.
— Ага, «изабеллу». Она сладкая.
— А если увидят
— Кто увидит?
— Ну, директор школы.
— Директор школы тебя еще не знает. Он только чиркнул на бумажке: «Принять Тополькова с первого сентября в седьмой класс». А какой из себя этот Топольков, твой директор и понятия не имеет.
— А вдруг соседи или папины знакомые? Вино ведь.
— Да ладно тебе! Заладил: увидят, увидят. Оно слабое совсем, как пиво. И потом ты ведь со мной, не один,
Тошка глянул на друга. Тот сидел, положив локти на спинку стула, зажав в уголке рта дымящуюся папиросу.
Бобоська казался совсем взрослым в своей накинутой на плечи кожаной тужурке и брюках-клеш.
Снова появился официант, принес шипящие пенерли, тарелку с сыром и темную запотевшую бутылку.
— Самый горячий и самый холодный, — сказал он, ставя все на стол. — Тридцать шесть рублей. Кушайте на здоровье.
«Тридцать шесть! — ужаснулся Тошка. — А где мы возьмем такие деньги?»
Но Бобоська уже протягивал официанту червонцы. Тот спрятал их в большой потертый бумажник и, шевеля усами, направился на другой конец веранды.
Вино было терпковато-сладкое и очень холодное. Оно вязало рот и ударяло в голову крепким виноградным духом. Тошка отпил немного и поставил стакан на клеенку.
— Ну, как там они? — спросил Бобоська, разрезая пенерли. — Ты не забыл подарить пудру?
— Нет, что ты! Я все положил перед дверью, а сам следил с площадки четвертого этажа.
— Взяла?
— Да. Прочитала записку, улыбнулась. Потом постояла, постояла и зашла обратно в квартиру.
— А в записке ты написал, что и от меня тоже?
— Конечно.
— Сам-то ты что подарил?
Тошка замялся.
— Да так, пустячок один… Случайно подвернулся.
Бобоська молча покрутил свой стакан.
— Чего не пьешь? — спросил он.
— Не хочется.
— Привыкай, олан! — сказал Бобоська голосом боцмана Ерго. — Моряк должен пить вино. Я вот еще с годик покантуюсь у Скорпиона, а потом подамся на какую-нибудь посудину, которая ходит в загранку. У хромого боцмана до черта знакомых, он поможет мне устроиться. Как ты думаешь, поможет?
— Конечно поможет. Он добрый.
— Уйду я в плавание. Куда-нибудь далеко. В Южную Америку или к Новой Зеландии. И буду присылать тебе письма. С красивыми марками.
— Я тоже ушел бы с тобой в плаванье… Только мне еще сам понимаешь, четырнадцати даже нет.
Бобоська снова покрутил свой стакан темными от краски пальцами. Потом посмотрел куда-то в угол веранды и ответил:
— Чего тебе уходить? У тебя вон отец с матерью и, опять-таки, школа. Тебе уходить ни к чему…
В мастерскую они возвращались, когда на размякшие от жары тротуары уже ложились длинные синие тени.
— Сейчас Скорпион опять погонит меня со свертками. Последние три дня у нас работы по горло. А потом целую неделю загорать будем. — Бобоська подпрыгнул, сорвал серебристый изогнутый лист эвкалипта. Помял его пальцами, понюхал. — Пахнет хорошо, а комары боятся. Знаешь почему?
— Нет.
— И я не знаю. Надо Сушеного спросить. Этот все знает. А уж если чего и не знает, так соврет в момент.
— Уходил бы ты от них, Бобоська.
— Вот паспорт получу — и ходу. А пока малость побегаю по адресам. Скорпион не жадный — то тридцатку сунет, то червонец. Премиальные, говорит. И еще тетке платит. Успею уйти.
— А школа?
— Что школа? Все равно я через год в плаванье подамся…
На пороге мастерской стоял Сушеный Логарифм в длинном сатиновом халате и в галошах на босу ногу. Счетная линовка торчала из нагрудного кармана. Он посмотрел на ребят тусклыми, как у дохлой кефали, глазами и сказал, словно веслом в уключине проскрипел:
11 
