95 
…До Улыса добрались без особых приключений. Ираклий Самсонович выбрал место для лагеря, Володя развьючил лошадей, потом все вместе поставили палатки и натаскали хвороста для костра.
— А теперь приступим к строительству пекарни, — сказал Ираклий Самсонович и с помощью Володи снял с вьюка здоровенный глиняный кувшин высотой в человеческий рост. Кувшин был с отбитым дном, и Агаша отдала его без всякого сожаления.
— Кувшин без дна — все равно, что дом без крыши, — сказала она, выкатывая его из сарайчика.
В прибрежной податливой глине выкопали яму, стоймя опустили в нее кувшин, а промежуток между стенками засыпали мелкой речной галькой.
— Тоша, прошу внимания! — Ираклий Самсонович засучил рукава куртки, обнажив до локтей мускулистые руки. — Сейчас я буду готовить тесто. Вот мука, вот вода, вот соль — всего должно быть в меру.
Все стояли вокруг и смотрели, как Ираклий Самсонович ловко замешивает тесто. Он был похож на хирурга, окруженного ассистентами. Белый, припудренный мукой комок катался по чисто оструганной доске. Он был и не вязкий, и не слишком крутой, как раз такой, как нужно. Ираклий Самсонович любовно похлопывал его ладонью, словно младенца.
Володя выгреб из костра пурпуровые угли, высыпал их в кувшин.
— Еще, еще сыпь, не жалей! — Ираклий Самсонович нарезал тесто ножом на ровные куски. Раскатал их в большие лепешки. — Пусть торна раскалится как следует.
— Какая торна? — не понял Тошка.
— Вот эта печь в яме называется торной, — объяснил Ираклий Самсонович. — А хлеб, выпеченный в ней, — торнис пури.
Ему явно нравилось возиться с тестом — он оглаживал лепешки, подравнивал их, сверлил указательным пальцем дырочки посредине.
— Ты все запоминай, Тоша, — приговаривал Ираклий Самсонович. — В профессии пекаря нет ничего не значащих мелочей. Впрочем, как и в любом другом настоящем деле.
— Это уже не торна, а мартен, — сказал Володя, высыпая в кувшин последний совок углей. — Из нее пышет жаром, как из кратера Везувия.
— Вот и хорошо! — Ираклий Самсонович обернул лицо мокрым полотенцем. — Очень хорошо!
Ловко подхватив ладонью лепешку, он стал на колени, ухватился свободной рукой за вбитый в землю колышек и нырнул головой в широкое кувшинное горло.
Раз! — лепешка прилипла к горячей стенке.
Два! — рядом с ней шлепнулась другая.
И так все, до последней. Ираклий Самсонович поднялся, размотал полотенце, отряхнул с коленей приставшую глину.
— Ну, как? — спросил он.
— Высокий класс! — Володя, прикрыв глаза, потянул носом. — Запахом печеного хлебца повеяло… У меня от мамалыги этой уже помутнение начиналось.
Лепешки покрывались легким загаром, на их неровной поверхности вздувались пузыри, а края слегка отставали от стенок торны.
— Можно доставать, — сказал Ираклий Самсонович и снова набросил на лицо мокрое полотенце. — Готов лаваш…
Тошка ел горячий, удивительно вкусный хлеб. Он макал его в чесночную похлебку и, зажмурившись от удовольствия, крутил головой:
— Ух, хороша моченка!
И только мысль о том, что завтра с утра все уйдут на маршрут и он вплотную приступит к обязанностям повара и хлебопека, слегка портила ему аппетит. Сварить из тушенки чесночный суп казалось делом несложным, а вот этот самый торнис пури… Еще ухнешь головой в горячий кувшин, и даже некому будет за ноги вытащить.
Утром над Улысом висел легкий сиреневый туман. Вода с громким хохотом хватала его за вялые руки, тянула вниз, за собой.
— Ну, что ж ты, право, такой увалень? — тормошила она его. — Бежим со мной! Бежим!..
Туман не умел и не любил бегать. Он испуганно поднимался над водой, стараясь побыстрее уйти от егозливой непоседы реки.
Но сверху, по крутому синему склону ущелья спускалось солнце. Оно подкараулило туман, отрезало путь к отступлению, и тому уже просто некуда было деться. Он прижимался к холодным камням и таял. Мох жадно и торопливо всасывал остатки исчезающего тумана…
Возле самого лагеря Улыс делал петлю. Стиснутый камнями, нависал над рекой отполированный до блеска древесный ствол. Держась за обломки его веток, можно было стоять в воде, подставив грудь тугим, обжигающе холодным струям. Они обвивались вокруг тела, звенели, как натянутые стальные струны, старались выбить из-под ног ускользающее дно. Ствол дерева мелко подрагивал, солнце серебрило воду, и Тошке казалось, что она уже не такая нестерпимо ледяная и что можно еще минутку побыть в ее колючих объятиях…
95 
