очень нудно 
69 
Он замолчал и посмотрел на Светлова. Светлов тоже молчал, глядя себе под ноги. Воспользовавшись этим, Миронов энергично подвигал лицом, разминая его, как задубевшую на морозе резиновую маску. Ему было тошно от себя самого. Вся его речь являлась дословным повторением того, что говорил ему пару часов назад Владислав Андреевич Школьников, а реплики Светлова во многом, если не во всем, совпадали с его собственными.
– Признаться, я немного по-иному представлял себе задачи журналистики, – наконец нарушил молчание Светлов.
– Ну естественно, – устало откликнулся Миронов. – Правдивая информация обо всем, что происходит вокруг нас, бесстрашное освещение теневых сторон действительности, радение о народном благе путем постоянного гласного контроля за власть и деньги имущими… Ты что, с Луны свалился? Ты действительно веришь, что твоя работа кому-то нужна? Предположим, завтра наша газета закроется. И что? Кто от этого пострадает? Я тебе отвечу, кто пострадает. Ты пострадаешь. Я пострадаю. Лидочка твоя пострадает, и вообще все, кто здесь работает… А те, кого мы привыкли называть своими читателями скорее всего даже не заметят нашего исчезновения. Ну была такая желтоватенькая газетенка, а потом пропала куда-то, ну и что? Так что не пудри мне мозги задачами журналистики.., а главное, не пудри мозги себе. У тебя еще все впереди, но иллюзии – такая вещь, от которой надо избавляться как можно раньше, если хочешь чего-то достичь в этой сволочной жизни. И потом, я хотел бы напомнить тебе, что ты сейчас не в том положении, чтобы строить из себя девственницу.
– Я – говно, – повторил Светлов. – Не волнуйся, я не забыл. Я этого до самой смерти не забуду.
– Ну вот! – умело разыгрывая огорчение, воскликнул Миронов. – Уже и обиделся! Как маленький, ей-богу, слова ему не скажи. Конечно говно! Ты говно, я говно, и Филатов наш, я уверен, слеплен из того же теста, если поглубже копнуть… Ты – журналист, так что привыкай. Если останешься в этой сучьей профессии, наслушаешься в свой адрес еще и не такого, причем от людей, про которых все думают, что они и слов-то таких не знают. И вот что… Поработай-ка ты дома, пока вся эта история с Филатовым не уляжется. Он – парень отходчивый, я таких хорошо знаю. Через недельку-другую кулаки у него чесаться перестанут, а там, глядишь, и еще что-нибудь произойдет. Народ и так не в курсе, что конкретно между вами произошло, а через пару недель все это и вовсе быльем порастет. Договорились?
Светлов пожал плечами.
– Когда нужен первый материал? Миронов тоже пожал плечами.
– Как всегда, неделю назад, – ответил он. Когда Светлов наконец ушел, главный редактор “Московского полдня” закурил очередную сигарету и выкурил ее до самого фильтра, сидя вполоборота к окну и бездумно глазея на медленно проплывавшие над крышей соседнего высотного здания облака. Потом он потушил окурок, поймал в темном экране компьютера бледное отражение своего лица, брезгливо поморщился и, сказав отражению: “У, с-ско-тина!”, выбрался из-за стола.
Он шел искать Лидочку Маланьину: нужно было извиниться перед ней, и чем скорее, тем лучше.
* * *
Возвращаясь из магазина, Юрий заглянул в почтовый ящик и обнаружил там счет за коммунальные услуги и очередной номер “Московского полдня”, который приходил на его адрес бесплатно, как и всем сотрудникам редакции. Юрия в этой газете интересовала в основном программа телепередач. Что же до основного содержания, то “Московский полдень”, по мнению Юрия, был обыкновенной “желтушкой” среднего уровня – относительно умеренной, в чем-то даже солидной, но даже не пытающейся стать в один ряд с такими гигантами, как “АиФ” или “Комсомолка”. Получая “родную” газету, Юрий обычно бегло перелистывал страницы, выискивая что-нибудь интересное, кое-что читал, что-то просто наискосок пробегал глазами, после чего, вынув вкладыш с телепрограммой, отправлял газету на антресоли, где у него среди прочего хлама лежала пачка макулатуры.
Он закрыл почтовый ящик, сунул свернутую газету под мышку и поднялся к себе на третий этаж, неся в левой руке сетку с продуктами. Шрам на его правой лопатке заживал быстро, как и все его раны, но Юрий старался беречь раненое плечо: с момента драки в Рублево прошло чуть больше двух недель.
Он поставил на плиту старый эмалированный чайник, нарезал себе бутербродов, присел в угол у окна и развернул газету, которая еще не утратила запаха свежей типографской краски. Через открытую форточку в кухню тянуло ровным теплым сквознячком, со двора доносился привычный шум – визг ребятни, шарканье подошв по асфальту и неизменное звонкое клацанье костяшек домино о дощатую крышку стола. Чайник на плите начал тихонечко сипеть. Звук был приятный, какой-то очень домашний. Под это уютное сипение было очень легко представить себе, что мама сидит в соседней комнате и вяжет очередной шарф или свитер, а может быть, снова, в который уже раз, перечитывает растрепанный сборник рассказов Чехова, изданный еще до революции.
69 
