77 
Ефимия, как уже знала Светлова, занималась довольно сложными операциями по добыванию денег на прокорм обители. Должность Ефимии в монастыре так и называлась — «кормилица».
Ум послушницы, по-видимому, и заключался в том, что, отдавая дань своей природной болтливости, Ефимия готова была судачить на любую тему — желательно, связанную с жизнью других людей… Но едва дело доходило до чего-то существенного в ее собственной жизни, — тут же переводила стрелки!
Про то, как «самого архимандрита Платона за Можай, то бишь в Аргентину, отправили» — это, пожалуйста. А вот про Катово…
Аня просто физически чувствовала железную защиту, которая стояла между ней и этой — перекатывается себе добродушным этаким клубочком по трапезной! — послушницей.
Однако что-то все-таки удалось узнать. Например, Светлову очень заинтересовал рассказ послушницы Ефимии о ее переживаниях в темной церкви в три часа ночи во время чтения псалмов.
Уборка трапезной закончилась. Ефимия поправила свой темный платок, перекрестилась и степенно попрощалась с Анной. Оставив Светлову, так сказать, несолоно хлебавши, по сути дела — с носом!
В общем, понятно было, что так быстро, как хотелось, Светловой из монастыря не выбраться.
Информация доставалась, что и говорить, с большим трудом!
Анна со вздохом вспомнила Петю, плескавшегося сейчас в Красном море…
Кита… И особенно Стеллу Леонидовну, героически подменившую ее на время монастырской «командировки». Маленький Кит все-таки остался со свекровью.
Ефимия ушла. А Светлова так и сяк стала прикидывать, что ей предстоит.
Конечно, ее номер в монастырской гостинице был довольно скромен, но это все-таки был гостиничный номер. А тут… Анна побродила по монастырю и заглянула в двухэтажный из белого камня, дореволюционной еще постройки, корпус, где жила часть послушниц и паломниц, в том числе и сама Ефимия.
Длинный ряд железных кроватей, как в армейской казарме. Удобства еще те…
Ну, возможно, у кого-то тут в монастыре и были отдельные кельи, но Аню посмотреть на них не приглашали.
Да и откуда что тут может взяться? Какая жизнь кругом, по соседству, вон, например, в той темной с серыми крышами деревеньке за монастырской стеной — печка, дрова, вечная сажа, холодная вода из колодца — такая же и здесь, в монастыре.
Вечно красные, обветренные и огрубевшие от холода и работы руки — вот что еще, кроме темной длинной одежды, было одинаковым у всех женщин в монастыре Федора Стратилата.
* * *
Однако жизнь в покоях игуменьи сильно отличалась от остальной жизни монастыря. Послушница, прислуживавшая матушке, молодая очень красивая девушка в темном платье и белоснежном фартуке с накрахмаленными пышными оборками принесла поднос с чашками и роскошную большую коробку с шоколадными конфетами. Очевидно, к тем, кто, как Анна, жертвовал монастырю существенные суммы, тут явно было особое отношение.
— У меня к вам просьба… — осторожно начала Светлова.
— Да?
— Видите ли… Я бы хотела здесь немного пожить.
— То есть? Вы и так живете…
— Нет, в самом монастыре, — возразила Светлова, — на равном со всеми положении.
— Зачем это вам? — довольно строго спросила игуменья.
— Понимаете, поглядела я на здешнюю жизнь и вдруг преисполнилась, так сказать, завистью… Хочется тоже отрешиться хотя бы на время от мирской суеты, подумать о душе… Живут же у вас паломницы… И много! Можно и мне?
— Не скрывается ли за вашим желанием праздного и суетного любопытства?
— уточнила матушка.
Светлова помолчала, обдумывая свой ответ, — лгать она суеверно боялась — и наконец ответила:
— Нет, не скрывается.
Анна решила, что сказала правду, потому что любопытство, которое скрывалось за ее намерением остаться в монастыре, вовсе не было праздным. В конце концов, помочь родным найти исчезнувшего человека — что тут худого?
Однако, посвящать игуменью во все детали своего решения ей тоже не хотелось — наверняка откажет. Такая келейная замкнутая жизнь — конечно, здесь опасаются любого не то что скандала, а даже и скандальчика. Тем более такая история — убийство журналиста…
Возможно, матушка думала о том же самом. Не грозит ли их келейной замкнутой жизни излишняя огласка, если пустит она сюда эту молодую женщину с непонятными ей, матушке, намерениями?
Игуменья задумчиво смотрела в узкое высокое окно на заснеженный монастырский двор.
77 
