Лёгкий, ненавязчивый романчик 
104 
Чертовщина какая-то, подумал Сорокин, входя в кухню и озираясь по сторонам в поисках рюмок. А вы знаете, один мой знакомый – универсальный гений. Представьте себе!
Непризнанный… А вообще-то, если честно, похож. И людей он сторонится, наверное, потому, что ему с нами, серыми мышатами, разговаривать не о чем… Гений… Ну да, конечно, понять м принять это трудно. Просто слово такое… Никто ведь толком и не объяснит, что оно обозначает, это слово. Нас с детства приучили считать, что гений – это что-то такое, высшее, из заоблачных сфер или, как минимум, из учебника истории.
Ныне здравствующих гениев гениями, как правило, не называют, это звание посмертное. А гении, между прочим, тоже люди, и живут они среди нас и почти так же, как мы. Почти, но не совсем. Отличия все-таки имеются, и из-за этих отличий мы называем гениев в лучшем случае чудаками, а в худшем – идиотами…
Тут он вспомнил, что рюмки должны быть в буфете, и двинулся в угол, где мирно доживал свои дни этот реликт хрущевской эпохи. Здесь ему бросился в глаза вырванный из школьной тетради в клеточку двойной лист, приколотый к дверце буфета обыкновенной швейной иголкой. Лист был густо исписан с обеих сторон знакомым убористым почерком, принадлежавшим, несомненно, любимой теще. Сорокин скользнул глазами по тексту и закусил нижнюю губу.
Здесь было все: когда, что и как высаживать, пропалывать, подкармливать и поливать, каким образом вносить удобрения, за какой конец следует держать грабли и как бороться с нашествием гусениц и колорадских жуков. Все действия были расписаны по дням, едва ли не по часам; перед Сорокиным была подробнейшая, буквально всеобъемлющая инструкция для начинающего огородника, предусматривавшая любые превратности погоды, за исключением разве что ураганов, наводнений, извержений вулканов и прочих природных катаклизмов. Здесь, черт подери, имелись даже сделанные от руки незатейливые иллюстрации, рассчитанные на то, чтобы даже законченный дебил во всем как следует разобрался и, упаси боже, ничего не перепутал. На стене подле буфета рядышком висели отрывной календарь огородника и лунный календарь, вырезанный из какой-то газеты, оба со сделанными рукой Валерии Матвеевны пометками.
Некоторое время Сорокин тупо разглядывал эту краткую садово-огородную энциклопедию, потом медленно, будто не веря собственным глазам, покачал головой.
– С-с-с-стер-р-рвец, – с чувством произнес он и полез в буфет за рюмками.
Глава одиннадцатая
Утро началось с неожиданного скандала.
Строго говоря, упомянутого скандала можно и должно было ожидать, но скандалы – странная вещь: они всегда происходят неожиданно и очень некстати.
Случилось все за завтраком.
Завтракали в семье Савельевых рано, сразу же после утренней дойки, и завтракали плотно – так, чтобы хватило сил вкалывать до обеда. Во главе стола, прямо как в каком-нибудь патриархальном семействе, восседал Сова-старший.
Справа от него сидел сын, напротив сына – жена, а рядом с Совой-младшим разместился Валерий. Жена Совы ходила по кухне, подкладывая всем картошки и подливая простокваши. При этом ее огромный круглый живот то и дело задевал спину Валерия, и всякий раз Валерий испытывал приятное возбуждение. Раньше ему никогда не приходило в голову, что беременность может сделать женщину такой чертовски привлекательной и сексуальной, теперь же он сдерживался, чтобы не начать подбивать клинья к жене приятеля, который по доброте душевной простил ему все долги и дал крышу над головой. Жена Совы была на восьмом месяце и на полевые работы не ходила, так что завтракала она после всех, в одиночестве.
На завтрак, по обыкновению, было подано огромное количество рассыпчатой, курящейся горячим паром вареной картошки со сливочным маслом – не магазинным, а своим, настоящим, – а к ней целая гора свиной колбасы домашнего приготовления, огромная сковорода яичницы, море простокваши и сколько угодно свежайшего ржаного хлеба собственной выпечки. Савельевы ели быстро и много, и Валерий от них не отставал. Работа на свежем воздухе волшебным образом повлияла на его аппетит, и в последние дни он стал замечать, что начинает заметно поправляться.
Словом, все было как всегда, за исключением того обстоятельства, что Савельев-старший вышел к столу в дурном расположении духа и на протяжении всего завтрака смотрел на всех волком. Такие приступы беспричинной угрюмости случались с ним и раньше, особенно по утрам и во время обострений его застарелого артрита. В подобных случаях нужно было просто не подворачиваться ему под руку, а если уж подвернулся, терпеливо выслушивать его ворчливые сентенции и ждать, когда у него, как у музыкальной шкатулки, кончится завод. Размотав пружину своего раздражения до конца, поганый старикан снова превращался в почти нормального человека, с которым можно запросто посидеть на бревнышке за сараем, выкурить за разговором полпачки сигарет и втихаря раздавить бутылочку термоядерного самогона.
104 
