Особенно,... 
54 
Пруэтт легко переносил перегрузки на самолете. Там он мог их регулировать. Он мог увеличить, а затем ослабить перегрузку привычными движениями ручки. Центрифуга же была непреклонна, ее не перехитришь. Огромная карусель с креслом, к которому привязывают мученика, и точной копией приборной доски и средств управления капсулы… Ему не очень досаждали перегрузки — полулежа в кресле гондолы их вполне можно было перенести. Он яростно ненавидел центрифугу за другое — за пренеприятнейшие побочные эффекты ускорения.
Однажды при перегрузке свыше одиннадцати g он допустил ошибку — повернул голову, чтобы взглянуть на стенку гондолы. Доктор Майклз предупреждал, чтобы он не делал этого. Но Пруэтт уже несколько раз покатался на центрифуге, попробовал перегрузку в четырнадцать g и не был склонен прислушиваться к предостережениям, ему хотелось самому испытать, в чем тут дело.
Итак, он не без труда повернул голову в сторону. Мгновенно, будто чья-то огромная рука опрокинула гондолу на бок и остервенело понесла ее в каком-то перекошенном движении. Собрав все силы, Пруэтт с огромным трудом, напрягая мышцы шеи до резкой боли, повернул голову в нормальное положение и снова стал смотреть прямо перед собой.
Закончив тренировку, он не произнес ни слова жалобы, но доктор Майклз и другие медики прекрасно знали, что произошло. С датчиков на теле Пруэтта вся физиологическая информация поступала на приборы в кабине управления, и Майклз только понимающе улыбнулся, когда увидел, как несколько стрелок одновременно подпрыгнули.
Когда гондола остановилась, Пруэтт был мертвенно бледен. Он еще не понимал, что сильно повредил механизм среднего уха. Доктор Майклз и его помощник взяли его под руки, привели в кабину управления и усадили на стул. Доктор как-то странно взглянул на него и сказал:
— Дик, нагнитесь и завяжите шнурки на ботинках. Пруэтт машинально нагнулся и… упал лицом вниз.
Он уверял, что споткнулся, и лицо его выражало полнейшее смущение, когда ему помогали встать на ноги и выйти из испытательной камеры.
Два часа спустя, в кабинете Майклза мир для Пруэтта, наконец, пришел в норму. Огорченный космонавт благодарил доктора за внимание и заботу.
— Бросьте, все это пустяки. Дик, — ответил Майклз. — Знаете, если говорить начистоту, то…
Пруэтт приготовился к худшему.
— …то же самое случилось со мной.
Пруэтт взглянул на него с удивлением.
— Только у меня «гироскопы» возвращались к норме почти три недели. Правда, у меня нет опыта, привычки к перегрузкам, как у вас, летчиков.
Он помотал головой, словно отгоняя неприятные воспоминания.
— Видели бы вы меня, Дик. Я не решался нагнуться, чтобы поднять карандаш, потому что боялся растянуться на полу и ободрать физиономию. Мои дети страшно веселились, а собака решила, что я с ней играю, но мне почему-то не нравилось, ложась в кровать, тут же переваливаться через нее кувырком на другую сторону, не говоря уже о прочих неудобствах.
Он похлопал рукой по медицинской книжке Пруэтта.
— Вы избавились от этого куда быстрее других космонавтов. Два часа — это очень небольшой срок для восстановления нормального состояния среднего уха после такой травмы.
Пруэтт облегченно вздохнул и усмехнулся:
— Знаете, док, о чем я сейчас подумал? У меня пик был девятнадцать?
Майклз кивнул.
— Черт возьми, но тогда взлет на орбиту будет просто пустяковиной по сравнению с этой штукой… — он ткнул пальцем в сторону центрифуги. — Это, можно сказать, просто ритуал посвящения в мужчины. Все равно что летать на учебном самолете в четыре раза быстрее звука, чтобы потом пересесть на истребитель, который летает вдвое медленнее.
Недели слились в бесконечную мелькающую череду тренировок, испытаний, полетов. Час за часом проходил в тренажере для отработки элементов полетного задания и в капсуле, установленной в огромной термобарокамере.
Здесь Пруэтту, облаченному в скафандр, приходилось испытывать на себе все колебания давления и температуры, которые ожидали его в реальном космическом полете. Инженеры то и дело ставили его — во всякие непредвиденные аварийные ситуации, начиная с потери управления ориентацией и кончая разгерметизацией капсулы. Когда начинали безмолвно кричать огни пожарного сигнала, он немедленно нажимал на рычаг разгерметизации, начисто стравливал давление из кабины и в дальнейшем полагался лишь на скафандр. Кабина капсулы, заполненная чистым кислородом, да и все оборудование ее, буквально насыщенное кислородом, были, можно сказать, потенциальной бомбой. Здесь единственный способ борьбы с пожаром — удаление пищи для огня, спуск из кабины всего кислорода.
54 
