Есть любовь и сильная, но любителей клубнички ждет разочарование
76 
– Ясно, что он направлен против России. Но, господа, удивляет, с каким восторгом его восприняли и в Берлине, и в Вашингтоне. Мы, кажется, опять вкатываемся в вакуум политической изоляции, и только одни французы еще с нами!
– А чего Вирениус ждет? Надо скорее уводить эскадру.
– Лед держит. Крепкий лед. Морозы!
– А на что же «Ермак»? Сейчас надобно отправлять на Дальний Восток эскадру за эскадрой… Черноморскую тоже!
– Но ее через Босфор не пропустят турки.
– Босфор! О, как надоело жить со сдавленным горлом.
– А мне приятель с владивостокских крейсеров пишет, что там живут весело и никто о войне не думает…
Не в силах победить буров, Китченер из колючей проволоки образовал скотские загоны для жен буров, для их детей. Так возникли первые в мире концлагеря . Безжалостно уничтожая детей и женщин, англичане вынудили буров сложить оружие, и они сдались, чтобы спасти свои семьи. При подписании мира буры получили контрибуции от… англичан! История не знает подобных примеров, чтобы победитель платил побежденному.
Коковцев, расстроенный, признался Макарову:
– По натуре я, вы сами знаете, чистокровный европеец, но жизнь каким-то дьявольским образом все время поворачивает меня лицом к Дальнему Востоку, а когда эта карусель кончится – не знаю.
– Боюсь, что никогда, – ответил Степан Осипович. – Я провел на Дальнем Востоке юность, плавал там гораздо больше вашего. В тех краях русские дела намечены пока жалким пунктиром: ничего основательно не сделано. Сейчас особенно я ощущаю необходимость своего присутствия в Порт-Артуре…
Коковцев знал, что Макаров живет уже в 1923 году.
– Хочу не умереть до этого года, – говорил он.
Очень немногие тогда его понимали…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Коковцев переступил через сорокалетие. Годы не угнетали его, а крутизна корабельных трапов не тяготила. Кавторанг умел спать почти сутки, но, когда требовала служба, мог вообще обходиться без отдыха. Любил изысканные обеды в лучших ресторанах, но умел быть сытым и сухарем. А прослышав однажды, что адмирал Рейценштейн упал на маневрах с трапа, Владимир Васильевич долго и взахлеб хохотал:
– С трапа? Для моряка это так же постыдно, как если бы кот свалился с лавки или гусар выпал из седла…
Возраст никак не отразился на его внешности. Коковцев выглядел видным, интересным мужчиной, и на улицах городов ему было лестно внимание женщин, с удовольствием озиравших его крепкую молодцеватую стать, свежее обветренное лицо с ослепительной улыбкой. Так что Ольга Викторовна ревновала его не напрасно! Бывая в обществе, Коковцев легко сходился с людьми, а специально для дам умел сварить предательский крюшон, на вкус очень слабенький, но дамы, попробовав его, смеялись чересчур подозрительно… Жил он исключительно жалованьем, а положение обязывало ко многому. Теперь у него три квартиры (в Петербурге, в Гельсингфорсе и Кронштадте) да еще дача в Парголове, требующая ухода, и, чем больше возрастали доходы, тем больше возникало расходов на всякую ерунду. Приходились поддерживать общение с людьми, нужными или совсем не нужными, но зато нравившимися Ольге Викторовне.
Был обычный мирный день в дворянской семье Коковцевых. Чинно и благородно супруги обедали, а горничная Глаша услужала господам.
Ольга Викторовна неожиданно сказала:
– Можешь полюбоваться на ее фигуру.
– А в чем дело?
– Ты посмотри, и все поймешь…
Только сейчас Коковцев заметил приподнятый живот горничной, украшенный накрахмаленным фартучком с кружевами.
– Глаша, что это значит? – спросил кавторанг.
– То самое и значит…
– Я не могу на нее жаловаться, – снова заговорила Ольга, – она не шлялась по бульварам и не торчала в подворотнях. Все произошло дома – в этой квартире. Твой любимец Гога решил срочно продолжить славный и древний род дворян Коковцевых.
Коковцев перестал есть суп:
– Глаша, это… Георгий Владимирович?
– Да, – созналась горничная.
– С абортом уже опоздали, – произнесла Ольга Викторовна. – Но я не стану держать в своем доме эту псину.
Глаша вдруг запустила подносом в стену:
– А вот рожу и плакать не стану! Меня любой и с дитем возьмет. Уж если хотите, так я скажу… Гога ваш ни при чем тут! Сама на него вешалась – сама за все и отвечу!
Ольга Викторовна строжайше указала Глаше:
– Сейчас же подними поднос и убирайся в мэдхенциммер. А как у вас будет с Гогою дальше, это уж мне решать.
76 
