Последние отзывы

  17  

– Очевидно, – сказал он, – этот сундук надо открывать воровскими отмычками, а не ключами…

– Я слуга честный, – говорил тогда Бестужев. – Христос в Евангелии глаголет: не может раб двум господинам работати, и богу и маммоне служить! И посему, судари мои, брать пенсион от двух противных сторон я не способен. У меня – система, и говорю о том не таясь, дабы в Европах про меня ведали.

«Пенсион» – так он называл взятку. Но «система» у канцлера была: союз России с Англией и Австрией – против Пруссии и Турции, а значит, и против Франции, которая была на стороне Фридриха и султана турецкого. Системе этой канцлер следовал все тверже – по мере возрастания подачек от Англии. И здесь, надо признать, он был абсолютно искренним!

– Фридрих шибко захватчив стал, – рассуждал канцлер. – И, ославя его, мы сделаем короля нестрашным и незаботным…

Но сейчас (вот именно сейчас!) Бестужев-Рюмин сильно нуждается в очередном «пенсионе». Получилось так, что Елизавета подарила ему недавно дом остермановский, и на его ремонт канцлер разграбил казну России по двум коллегиям сразу. Началась бурная переписка дипломатов Европы: как бы выручить из долгов русского канцлера? Лондон по-купечески скаредно напомнил Бестужеву, что совсем недавно отвалил ему 10 000 фунтов: мол, пора и честь знать. Дрезден, также входивший в «систему», плакался на свою непроходимую бедность. А скупердяйка Мария Терезия капнула из Вены на брега Невы столь жиденько, что великий канцлер великой империи и мараться австрийской подачкой не пожелал.

– Это мне на един зуб токмо! – вспылил Бестужев, и теперь, как манны небесной, выжидал приезда английского посла Вильямса: «Даст или не даст? Сказывают знающие, что тороват сэр…»

Иметь друзей канцлер считал дурацкой роскошью. Но зато его одолевали собутыльники: Санти, Прассе и Функ, бывший платным шпионом Фридриха; Бестужев был пьяницей британской школы – твердым в речах и походке. Когда требовалось решать сложный ход в дипломатии, канцлер в одиночестве выхлебывал графин и рисковал, рисковал…

Но рисковал всегда крупно, прибыльно, везуче!

* * *

В один из дней к дому канцлера подкатил возок нерусский, вылез из него старик суровой видимости, в руке – дубина. Лакеи дышали в мерзлые стекла, чтобы разглядеть гостя.

– Братцы его сиятельства! Братец пожаловали…

Выскочила на крыльцо старая карлица. Заплясала по снегу заплатанными валенками. Брат великого канцлера Михайла Петрович Бестужев-Рюмин, взял карлицу на руки, словно дитятко, поцеловал ее, старую и добрую, в дряблые холодные щеки.

– Нюшка, – сказал, – родимая… Рада ли?

– Ой! – ответила карлица и обняла его за шею.

Так вот, с уродкой на руках, стуча палкою по ступеням, поднялся Михайла Бестужев в покои – дипломат прожженный, патриот страстный, все изведавший, все вынюхавший. А наверху – его высокое сиятельство, братец младшенький, великий канцлер и превеликий плут.

– Мишка! – сказал надменно с высоты. – Ты бы хоть ноги с улицы вытер. Ковры персицкие-то…. Мне на вас не напастись!

Поцеловались братцы. Но совсем неласково – более для прилику, чтобы сплетен лишних не было. Сел старший, как гость, в красный угол. Долго не отрывал глаз от пыльной рамочки, что висела – посередь родни, дальней и ближней, – кривенько. И смотрела на Михайлу Бестужева из этой рамочки красавица, вся воздушная, это – Аннушка Головкина. Едва-едва медовый месяц и дотянул с ней: язык ей вырезали, кнутами выстебали спину и сослали пересчитывать остроги сибирские.

Не выдержал тут воспоминаний Михайла Бестужев, слезу вытер:

– Алешка, скажи… Ведь и ты, подлый, руку к ней приложил?

– А ты не хнычь, – резко отвечал канцлер. – Коли карьер хочешь провесть меж Сциллою и Харибдою, так баб неча жалеть! Вон я, смотри, каков: сына своего родного в Петропавловскую крепость засадил. И пусть сидит! Зато никто мне глаза не колет, что личное прихлебство имею. Не таково время, братец, чтобы мелких людишек жалеть…

– Бог тебе судья, брат, – отвечал Михайла Петрович. – И не о том речь. Прости, коль почешу место, которо чешется. Негоже, братец, ты Россию ведешь. Не в тую сторону наклонил ты ее… как бы, гляди, не опрокинулась она!

– У меня – система! – сразу вспылил канцлер и прошелся перед братом, крепко стуча башмаками; резало глаз от сияния бриллиантовых пряжек на них.

– Система… ну-ну! А только Петр Алексеич, царствие ему небесное, в политике гибок был. Яко змий, бывало! Оттого-то и ладил. Да и ковров персицких не заводил. Из-за рубля сам давливался, а людей за копейку давливал. И система твоя не от Петра корень ведет, а от графа Остермана – врага русского!

  17