Особенно,... 
51 
— Я хотел поговорить с тобой о своем отъезде, — сказал юноша. — Ты найдешь для меня время?
— Разумеется! — Роберт сделал жест рукой. — Садись!
Но Конрад не ответил на приглашение и остался стоять. Он будто бы внутренне готовился к чему-то, собирался с мыслями, сосредоточивая силы.
— Когда же ты едешь? — спросил Роберт. Он заметно нервничал: могло показаться, что ответ сына далеко не безразличен ему.
Конрад, как и при первом разговоре, стоял, отвернувшись к окну, и не видел лица отца.
— Завтра, рано утром.
— Завтра…— медленно повторил Роберт и предложил:— Подожди еще день-другой, тогда я смогу тебя проводить! Мы с Тиной собираемся в Сидней…
Конрад в удивлении обернулся.
— Проводить? Это что-то новенькое! Нет уж, благодарю, не надо! И ни дня я тут больше не останусь с тобой и с твоей женой!
В последних словах Роберту почудились презрительные ноты.
— Тебе не понравилась Тина?
— Тина? Нет, почему же! Для провинциалочки она даже очень хорошенькая…
Роберт поморщился.
— Я не в этом смысле… Конрад пожал плечами.
— Она довольно развитая для девушки ее круга… А вообще, должен прямо тебе сказать, отец: Тина тебе не пара! И не только по возрасту. Она очень наивна, искренна в своих чувствах. Открытая натура, распахнутая душа — эта девушка никогда не сможет притворяться, как ты!
Роберт вслушался: нет, слова Конрада не были окрашены ревностью, он говорил как человек совершенно посторонний о вещах в своей жизни мимолетных и мелких.
— Я и так испортил тебе медовый месяц, — продолжал юноша.
— Тебя это огорчает?
— По правде говоря, нисколько!
— Я так и думал.
Они помолчали, потом Конрад, неожиданно поглядев отцу прямо в глаза, сказал:
— А теперь — о главном!
Роберт стиснул пальцы. Он с трудом выдерживал взгляд сына. Ощущение было такое, точно в светлые воды тихого озера упал большой черный камень, но Роберту казалось, будто этот камень лег холодной тяжестью прямо на его сердце.
Мистер О'Рейли заметно постарел за эти дни, налет молодцеватости сошел с его лица и фигуры, будто известка со старого дома. Внезапно обнажились все трещины и изломы все еще крепких, но уже далеко не новых стен, и этот дом стоял застывший и одинокий, живущий лишь голосами своих обитателей, давно забывших его и покинувших навсегда.
— Я тебя слушаю.
— Я уезжаю в Америку и хочу попросить тебя о том, чтобы ты не посылал за мною своих шпионов на другой материк, мне они и в Австралии до смерти надоели! Я уезжаю как раз потому, чтобы от них избавиться. Ты постоянно следишь за мной, ты знаешь все — где я живу, где работаю, что ем, с кем сплю! Это стало твоей болезнью, твоей, похоже, главной целью в жизни. Тебе доставляет удовольствие всякий раз узнавать, что я все еще никто и ничто! Одного только ты не знаешь и никогда не сможешь узнать — моих мыслей, истинных намерений и чувств! Так вот: оставь меня в покое, прошу тебя! Если я и в Америке по-прежнему буду чувствовать твои глаза за своей спиной, знай — стану переезжать с места на место до тех пор, пока не запутаю след. Я хочу жить спокойно, я хочу жить без тебя!
— Должно быть, ты успокоишься окончательно лишь тогда, когда меня совсем не будет на этом свете! — глухо произнес Роберт.
— Да! — Звук этого слова оглушил Роберта, как внезапная пощечина.
Конрад ждал не менее резкого ответа и очень удивился, когда отец всего-навсего сказал:
— А ведь наши тени, наши души не покидают землю — нередко к несчастью тех, кто на ней остается.
Это прозвучало задумчиво и печально, но Конрад не дал себе слабинки.
— Оставь философию, отец! Скажи лучше, даешь или нет слово?
— Хорошо, я обещаю.
Роберт вздохнул. Да, он и правда все время следил за юношей — сознание присутствия Конрада где-то рядом стало для него необходимостью. Конрада, его сына, которым он мог бы гордиться, которого мог бы любить, благодаря которому он смог бы избавиться от одиночества! Разве ребенок был виноват в том, что его мать, несравненная Одри, миссис О'Рейли, единственная, любимая, умерла при родах! О Господи! Он, Роберт О'Рейли, давным-давно своими руками вынул самые нижние кирпичи из фундамента того здания, что зовется семьей, и оно превратилось в груду обломков. Он говорил себе, что живет ради будущего, но только сейчас понял, что настоящим, единственным будущим был только Конрад, без которого все остальное — прах и тлен. Конрад — живое обвинение ему, Роберту О'Рейли, предавшему неприкосновенно-бессмертное — любовь и память Одри из-за беспочвенного злого наговора!
51 
