Особенно,... 
177 
Жизнь подсчитывалась теперь не минутами, а ударами молотков в заржавелые гаечные болты.
— Сколько их там еще, этих гаек? — спрашивал Самаров.
— Тринадцать! — отвечали ему через переборку.
— Успеете их отвернуть?..
— Надо!..
И вот наконец последняя гайка!
В кочегарку из бункера посыпался слежавшийся уголь, а потом в проломе горловины показалось черное лицо Самарова. Он отбросил лопату, помог матросам выбраться из кочегарки. Бункер замполит покинул последним, когда шлаковая пемза, подмытая водой, уже плавала густым слоем на уровне плеч.
Подлодка снова ушла на глубину. Но покореженные ее перископы то и дело высовывались на поверхность моря, кружа вокруг тонущего «Аскольда», словно субмарина искала здесь что-то.
…Рябинин крупно шагал по мостику корабля, на котором оставались одни только мертвые. Живые уже давно отплыли от борта судна, чтобы не быть втянутыми в мощную воронку, когда «Аскольд» пойдет на дно. Совесть командира была чиста, но он снова и снова проверял себя: «Все ли я сделал?..»
«Только бы скорее пришел корвет, — думал Рябинин, — надо показать им наше место… О, проклятый туман!»
Закоченевшими пальцами он вталкивал в ракетный пистолет патроны, стрелял в небо, низко распластавшееся над мачтами. Ракеты сгорали и, подпрыгивая и шипя, гасли на волнах. Потом они кончились, и Прохор Николаевич, подойдя к пулемету, высадил вверх целую ленту трассирующих пуль.
Корабль внезапно дрогнул и, потеряв последний запас плавучести, быстро пошел вниз. Волны хищно засуетились возле ног капитана, надвигаясь все ближе и ближе. Мостик вдруг превратился в маленький островок, на котором еще жили — человек и часы.
Было ровно 16.46. Значит, поезд уже пришел в Мурманск, и жена вот уже целую минуту ищет его на перроне.
Рябинин вместе с кораблем стремительно падал в разъяренную темноту.
…Да, Варенька была здесь. Она лежала на днище, подогнув под себя колени, и показалась Мордвинову слабой, по-детски беспомощной.
Он грузно перевалился через резиновый, туго надутый борт плотика.
— Товарищ лейтенант… что с вами?
Вода, проникая через решетку днища, смывала с деревянного настила кровь. Мордвинов приложился к губам девушки, чтобы узнать — жива ли она?
Дыхание обнадеживающе коснулось его слуха, и он разобрал в этом дыхании слабый шепот, который звал:
— Артем… Пеклеванного позовите…
Тогда Мордвинов выпрямился и погрозил кому-то в туман кулаком:
— Эх, вы-ы! Не могли уберечь!..
…Клокочет вода над местом гибели. Море бурлит и пенится, затягивая в глубокую воронку доски, обломки, плавающие койки и кричащих матросов.
Шестерка накрывается волной с носа до кормы. Люди вычерпывают воду ведром, бескозырками и даже ладонями. Шлюпка наполнена людьми до отказа. Волны грозят перевернуть ее. Шестерка через силу может принять еще только одного человека.
И старшина Платов знает, для кого бережется последнее место.
…И когда под волнами навсегда скрылись стройные мачты «Аскольда» с развевающимися на них флагами, немецкая подлодка всплыла снова. Она всплыла невдалеке от группы матросов, которые держались на воде, ожидая прихода английского корвета.
Субмарина, покачиваясь, остановилась метрах в сорока от людей, и крышка люка откинулась. Оттуда вылез на мостик офицер с ярким шарфом на шее, а потом матрос в черном свитере.
— Надо ваш комиссар, — произнес офицер, осматривая сверху плавающих матросов. — Вы сдавайт нам свой главный коммунист, а мы не будем стреляйт…
Люди молчали. Самарова среди них не было. Тогда немецкий матрос уставил пулемет в воду, и пули со свистом взбили на поверхности маленькие фонтанчики пены: чок, чок, чок!
Мацута вдруг увидело, что кочегар Проскуров, только что вырвавшийся из могилы первой кочегарки, поднял над головой руку и подплывает к борту подлодки:
— Я главный коммунист!
Раздался выстрел.
Гитлеровский подводник рассмеялся:
— Комиссар есть офицер, а это есть простая матрос. Вы показывайт нам комиссара, мы показывайт вам берег… Что, не отвечайт?.. Фойер!
И снова: та-та-та!.. Чок, чок, чок!..
— Ребята! — крикнул Антон Захарович. — Так они всех перебьют. Лучше я пойду…
Кто-то рядом с ним протяжно простонал, и когда боцман обернулся, то на воде расплылось только кровавое пятно. Мацута сорвал со своих плеч погоны мичмана, которые могли его выдать, и сам поплыл к подлодке.
— Эй, вы!.. Я комиссар!
177 
