92 
– И без меня прокатят! – обозленно крикнул Ениколопов. – Так и передайте при случае Дремлюге, что пусть он на меня больше не облизывается: я – занят! Мне нужно два года. Хотя бы – два!
В самый разгар беседы к ним вошла госпожа Корево:
– Хозяйка дома просила сказать вам, господа, что без губернатора за стол не сядут…
– Мракобесы! – воскликнул Ениколопов. – А без меня они тоже не сядут? Галочка, вы знакомы с нашим князем?
– Да, благодарю…
Сергей Яковлевич спросил Корево, проходя в буфетную:
– Вне всяких фискальных целей, осмелюсь узнать, Галина Федоровна, давно ли вы здесь? И что намерены делать?
– Я акушерка, – ответила Корево. – Окончила в Тифлисе акушерские курсы, была в Сибири, теперь… Вот, приехала! Что еще, князь?..
На пороге стояли возмущенные Бобры, хлопая себя по бедрам:
– Князь! Князь, где же вы?.. Ах, этот негодник Вадим Аркадьевич! Ах, этот старый опытный совратитель!..
Место Мышецкого за столом оказалось рядом с Корево, и князь обрадовался этому: соседство печальной и вроде несчастной женщины чем-то его разволновало. Он присмотрелся к акушерке: несоразмерно высокий лоб поражал, было что-то даже неприятное в этой аномалии. Но профиль лица женщины был тонок и нежен.
«Кого она напоминает?» И вспомнил: ну, конечно же, Лизу Бакунину, старую любовь юности. Отлетела она, как лист, неслышно соскользнула с души. Теперь у нее – муж, жизнь в Севастополе, среди флотских офицеров; там миноносцы, там море и южные звезды…
– Господа, – сказал Мышецкий, – а известно ли вам, что броненосец «Потемкин» сдался румынским властям?
С этого момента он как-то сразу завладел вниманием стола и говорил много и охотно. Поделился своими впечатлениями о съезде Союза союзов в Москве («Какие первобытные и сильные натуры, господа!»), рассказал о бессилии петербургской бюрократии («Сущие импотенты, да простят мне дамы!») и выразил под конец надежду на близкие оздоровительные реформы в России…
Присутствие госпожи Корево взвинчивало нервы, и было приятно, что она его слушает, и вот он, губернатор и камергер, а как прост с людьми, как они просты с ним…
– Предлагаю, дамы и господа, – закончил Мышецкий, – поднять бокалы за истинную демократию. Без прикрас и погремушек лживого сострадания к народу, который мы все еще, к сожалению, мало знаем, но который достоин нашей любви к нему!
Потом он с аппетитом ел, много шутил, и было ему весело и хорошо. «Нет, конечно же – Бобры славные люди: как замечательно, что они сюда меня затащили…» Галина Корево отвечала скупо, а прапорщик Беллаш, как добрый малый, неустанно следил за бокалами.
– Между прочим, – сказал он, – к этому Портсмутскому миру с Японией надобно относиться с опаской. Он опасен, ибо офицерство, осмеянное за неудачи в войне, будет вымещать свое зло здесь… вот в таких, как наша, уренских губерниях!
– Юноша, – отвечал Мышецкий, – разве вы не видите, что я совсем не похож на Угрюм-Бурчеева? Разве я могу позволить обидеть народ? Что вы! Я ведь тоже прожил трудную жизнь. И воспитывался в деревенской простоте. И в третьем классе на верхней полке ездил. Мне все понятно! Вот, – пошутил князь, – можете спросить обо мне у господина Ениколопова: он имеет два покушения на губернаторов, человек опытный, не дай бог!
– Не два, а – три, – поправил Мышецкого эсер.
Госпожа Корево вдруг со значением вставила:
– Четвертое, очевидно, никогда не состоится…
Когда гости уже расходились, Сергей Яковлевич придержал в руке теплый и острый локоток акушерки:
– Галина Федоровна, вы не откажете мне в удовольствии довезти вас до дому? Коляска уже подана…
– Благодарю вас. Но я уже дала слово прапорщику Беллашу, что он проводит меня. В следующий раз, князь…
Это было неприятно.
– Поезжай! – отпустил князь кучера. – Я пройдусь пешком…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ениколопов нагнал его – они пошли рядом, разговаривая.
– В одном этот мальчишка прав, – сказал врач. – Если Витте заключит мир, вся злость нашей гвардии обернется внутрь России, а это, князь, и подленько и неприлично…
Сергей Яковлевич медленно обретал душевное равновесие:
– Виноваты во всем будем мы… губернаторы! Вы знаете, сейчас мало охотников до губерний. Всяк спешит устроиться по департаменту. И спокойнее, и не надо общаться с милым народом. Только вот такие белые вороны, как я, еще надеются на лучшее.
– Ну, к чему так печально? – отозвался Ениколопов. – Вас в губернии боятся и любят. Вы объективны. Не самодур! Вас эта гроза не коснется. Скажу больше, – добавил эсер, – я со своей стороны, как человек, вас уважающий, приложу все старания, чтобы революция, случись только она, не задела вас нечаянно.
92 
