128 
- Серега, ты вроде вчера меньше всех клюкнул - о чем мы с неграми перетирали? - обратил к нему налитые кровью глаза шеф. - Я ничего такого не сморозил? А то, помню, однажды по пьяни договорился с одним уродом на контракт… крупно тогда влетел, да…
- Нет, - успокоил его Чертанов. - Мэр все пытался у вас «Чайку» купить, но вы не поддавались.
- Я такой! - возгордился Колобков. - Скала!
- По-моему, он обиделся. Он вам уже золотом по весу предлагал, а вы все равно отказались.
- Че-го? - медленно повернул голову Петр Иванович. - Золотом по весу?… А я отказался?… Ой, баран, ну, баран… А говоришь - ничего не сморозил! Блин, кто-нибудь, сгоняйте к негритянскому мэру, скажите, что я передумал, что я согласен!
- Думаю, теперь он не захочет. Он же тоже вчера хорошо надрался - вот и повышал цену до умопомрачения. А теперь…
- Может, его снова напоить? - с надеждой предложил Колобков. - У нас водка еще осталась? И коньяки там всякие?
- Совсем мало, - разочаровал его Чертанов. - Вы, Петр Иваныч, уже со всеми в городе выпили - почти все запасы кончились. Только местные вина остались и еще мимбо.
- Это лимонадик, это несерьезно… Нет, Серега, вот ты мне скажи - почему тут все такие халявщики? Как Петр Иваныч угощает - все бегут! А чтоб самому бутылку принести - ну чисто символически, вроде как «от нашего стола вашему столу» - хрена! Хоть бы цветов, что ли, Зинке моей поднес кто…
- А у них тут не принято дарить женщинам цветы, - хмыкнула Стефания, положившая ноги на стол. У нее было отличное настроение - она вчера все-таки купила душу у надравшегося в лоскутья Наместника Храма. Весьма ценное приобретение - теперь осталось только дождаться, пока старик даст дуба. И вот тогда… чертовка кровожадно облизнулась. - У них принято дарить перья.
- Что за перья? - тупо уставился на нее Колобков.
- Обычные птичьи перья. Красивые, конечно. Обычно хвостовые берут - там они подлиннее. Получается такой же букет, как из цветов, только долговечный и в воду ставить не надо.
- Умно… - признал бизнесмен. - А то правда - я Зинке вечно таскаю всякие розы, а они пару дней постоят, и все - выкидывай. Ладно, мужики, дайте мне еще какого-нибудь «алкозельцеру», да пошли дела делать… о-ох…
Поднимаясь на ноги, Колобков удовлетворенно заметил:
- Утешает только одно - этому мэру сейчас стопудово еще хреновее, чем мне.
И он не ошибся.
Опо’лай Мараха, Наместник Города Наранно, торопливо шел по холодному коридору, жадно заглатывая рахуль’та - жирный бульон из эпиорниса, отлично помогающий от утреннего похмелья. Ему было не по себе - вчера его почти одолели в том, в чем он всегда был лучшим из лучших. В умении пить.
- Боги, кто же мог знать, что этот маленький безволосый человечек так крепок печенью? - бормотал он, вытрясая из кувшина последние капли.
В шести шагах позади чеканили шаг два стражника с копьями и обитыми медью палицами. Ровно в шести - именно на таком расстоянии должно находиться юберийскому телохранителю от его господина. Подойдешь ближе - выпытываешь тайны Наместника, получи плетей. Отойдешь дальше - подвергаешь жизнь Наместника опасности, получи плетей. Поэтому стражникам приходилось быть очень бдительными, ловя каждый жест господина, внимательно следя - не убыстряет ли он шаг, не притормаживает ли?
Таалуйна, дворец Наместника Города, служил не только резиденцией градоправителя. Здесь же находились квартиры многих высокопоставленных Наместников, административный центр, казарма стражи и, конечно, тюрьма. Точнее, просто темница - в Юберии преступников не наказывали лишением свободы. Нет, основных наказаний было три - плети, отсечение какой-нибудь части тела и, разумеется, смертная казнь.
Последняя применялась особенно часто.
Так что здешние камеры служили исключительно в качестве «допра» - пока судьба пленника еще не решена. И большую часть времени пустовали - юберийский суд работает без проволочек.
Мараха спешно поднялся на четвертый этаж, прошел по длинной галерее и подошел к высокой стрельчатой арке, охраняемой еще двумя стражами. Повинуясь жесту Наместника Города, они одновременно взялись за створки врат и потянули их на себя.
Наместник вошел внутрь и врата захлопнулись за его спиной. Он оказался в огромной круглой зале - огромной и совершенно пустой. Голый холодный камень, крошечное полукруглое окно в противоположном конце и вырезанный в центре пола круг.
А в кругу - человек.
Чернокожий мужчина лет пятидесяти, почти обнаженный, с тяжелым золотым обручем на шее и такими же запястьями. Безжизненное лицо, лишенное даже намека на выражение, и тяжелый подбородок, далеко выдающийся вперед. Нижняя губа проколота кольцом из электрона. Сидит в позе лотоса, закрыв глаза и вполголоса напевая какую-то мелодию.
128 
