Диди не хотела уезжать одна и оставлять Дункана без машины. Но он пообещал взять такси и велел ей вернуться в «Казармы» и проверить, не прислал ли отдел баллистики заключение по двум пистолетам, из которых стреляли в доме Лэрдов.
Сначала они намеревались выяснить, не появлялся ли пистолет Троттера в другом деле, а потом решили — чем черт не шутит, проверим заодно и тот, из которого стреляла Элиза Лэрд.
Дункан попросил Диди так же узнать у Конга, есть ли сведения о пропавшем Мейере Наполи.
— Если Конга нет на месте, звони ему на мобильный. Вдруг секретарша частного детектива ошиблась, и ее босс трахается сейчас с новой подружкой. В этом случае дело, а стало быть, и жизнь Дункана — значительно упростились бы.
Проводив Диди, он вернулся в обеденный зал загородного клуба и занял столик, из-за которого Лэрды были видны как на ладони. Судья заказал сэндвич с ростбифом, Элиза — расхваленный мужем салат из креветок. Два раза к ним подсаживались знакомые, но разговаривали больше с судьей.
Иногда в разговоре супругов возникали паузы, но в целом они, казалось, были поглощены общением друг с другом. Когда они поели и ждали, пока унесут тарелки, судья погладил ее обнаженную руку, от плеча до локтя, и однажды поднес ее пальцы к губам и поцеловал.
За семьдесят две минуты наблюдения Дункан ни разу не заметил в поведении судьи ничего, что могло бы указывать на его желание избавиться от жены. Наоборот, Като Лэрд вел себя как мужчина, страстно обожавший сидевшую перед ним женщину; если он и собирался как-то укоротить ей жизнь, то разве что затрахав до смерти.
Когда судья жестом попросил счет, Элиза извинилась и вышла из-за стола. Проходя через зал, она не заметила сидевшего здесь Дункана. Он встал, проследовал за ней через пустой холл и увидел, как она вошла в туалет.
Ожидая ее возвращения, он мерил шагами коридор, встревожено поглядывая на террасу. Судья подписал счет, положил чек в карман и поднялся из-за стола.
— Черт! — прошипел Дункан.
К счастью, не успел судья подойти к дверям, как его окликнула сидевшая за одним из столиков компания мужчин, и он остановился поболтать. Дункан понадеялся, что костей им надо перемыть немало.
Почувствовав за спиной движение, он обернулся. Увидев его, она застыла как вкопанная на пороге.
— Решаете, встретить опасность лицом к лицу или спрятаться в дамской комнате?
Она вышла в коридор, дверь за ней захлопнулась.
— Я думала, вы уехали.
— А я думал, вы передумаете.
— Передумаю?
— Про ту чушь, которую вы рассказали мне сегодня утром.
— Это правда.
— Да ладно вам. Разве можно городить такое про мужа после романтического обеда, устроенного им в вашу честь?
Ее глаза полыхнули гневом. Она попыталась обойти его, но он не пустил ее, продолжая:
— Я разгадал вашу уловку с вишней.
На десерт оба заказали кофе со льдом и взбитыми сливками, горкой поднимавшимися над чашкой. Судья предложил Элизе свой кофе.
— Я видел, как вы наклонились и губами взялись за черенок вишни. Признаюсь, миссис Лэрд, сделали вы это очень сексуально, хоть сейчас на пленку. Этакий призыв, и хотел бы я взглянуть на мужчину, который его не поймет. Даже я возбудился, а ведь между нами было стекло.
— Я должна вести себя естественно.
— Значит, это для вас естественно — втягивать в рот его вишни? — фыркнул он. — Да этот ублюдок словно сыр в масле катается.
У нее покраснели не только лицо, но и шея, и грудь. Дункан не знал, была ли это краска стыда или гнева, но подозревал, что с каждой минутой она сердится все больше. Едва шевеля губами, она процедила:
— Вы что, не понимаете? Если я выдам себя, мне конец.
— Хм. Допустим. Звучит логично. А причина, по которой ваш муж хочет вашей смерти, — это… что?
Она молчала.
— Ну конечно. — Он щелкнул пальцами. — У него нет мотива.
— У него есть мотив.
Дункан подошел ближе и сказал тише, но гораздо настойчивей:
— Расскажите мне про него.
— Не могу! — Взгляд, брошенный ею поверх его плеча, говорил об опасности. — Като.
Повернувшись, он увидел входящего в столовую Като. Судья сразу же заметил их. Встав позади Элизы, Дункан сказал:
— Знаете, я ведь могу просто спросить у него, хочет ли он вас убить и почему.
Эти слова были сказаны только для того, чтобы взглянуть на ее реакцию.
Она страшно побледнела, хотя всего несколько минут назад была пунцовой от гнева. Испуг был неподдельный. Или она отлично притворялась.