Особенно,... 
153 
Герман подумал, что, несмотря на сломанный нос и ушибы, Францу все же очень повезло. Если бы Ангел не занялся Густавом посчитав его более серьезным противником, сломанным носом Госпитальер точно не отделался бы…
После боя у реки они шли (точнее, ковыляли — приходилось нести на себе пребывавшего в бессознательном состоянии Густава и стонущего Франца) до тех пор, пока не стемнело. Дуго то и дело останавливался, вслушивался в звуки леса, иногда возвращался назад, потом вновь нагонял отряд. Пока все было тихо, погони Пилигрим, судя по всему, не заметил.
«Да и кто будет нас преследовать? — размышлял Герман. — Ни один из Ангелов не выжил, да и вряд ли во время стремительно развивавшейся перестрелки враги успели передать сообщение по рации. Что касается пленного Меганика, то он уже никому и никогда не скажет ни единого слова».
Герман видел, как Дуго ушел от берега реки в камыши, где они оставили пленного Меганика, и оттуда прозвучал приглушенный расстоянием выстрел. Когда возникала такая необходимость, Пилигрим становился жестким как кремень. Герман нисколько не осуждал его за это вынужденное убийство. Тащить за собой пленника — просто глупо. А оставлять или отпускать — поступок, достойный слабоумного.
«С другой стороны, — подумал Герман, — я сам вряд ли бы смог убить связанного человека, пусть он даже мой самый лютый враг».
Пилигримы — люди пустошей. Жизнь в вечных странствиях, полная смертельной опасности, необходимость всегда ходить по лезвию бритвы научили их жестокости. Главное для них — выжить любой ценой, донести ту или иную весть из одного города в другой, и снова — выжить, добыть образцы для Госпитальеров, и опять — выжить! Борьба за существование — их основной инстинкт, то, что движет ими в любых обстоятельствах. А чтобы остаться невредимым в этом недружелюбном, наполненном смертью мире, иной раз приходится самому становиться зверем.
Уникальное свойство Пилигримов — в мгновение ока утрачивать человечность, превращаясь в подобие разящего металла, в раскаленный добела, крушащий все преграды на своем пути метеорит, внушала следопыту чувство, похожее на страх. Люди, которые кажутся тебе давно знакомыми, в одночасье становятся чужими. Герда в случае опасности, угрожающей ей или ее друзьям, из милой девушки, столь трогательно заботившейся о малышке Моргане, превращалась в хладнокровную убийцу, без тени эмоций отправляющую на тот свет любого, кто вставал у нее на пути и представлял угрозу для ее жизни или жизни ее друзей. Иногда Герман ловил себя на мысли, что не знает, какая Герда настоящая — та, что скрывалась с ним от Бури в преддверии Четвертого Убежища, или та, что целилась во врага через перекрестье оптического прицела.
Густав наконец прекратил разглагольствования, отложил опустевший котелок, потянулся, почесал живот, рыгнул и сообщил, что устал и хочет спать. Слово великана редко расходилось с делом: через пару минут он уже спал безмятежным сном великовозрастного ребенка.
«Хорошо, когда совесть чиста, — подумал Герман, — и мозги не замусорены какими-нибудь умными мыслями».
Франц прогнусавил, что тоже попробует уснуть. Кряхтя от боли, он улегся на расстеленное поверх еловых ветвей одеяло.
Дуго молчал, размышляя о чем-то. Герда, подобравшись поближе к огню, продолжала изучать книгу Мегаников, порой она шевелила губами и сердито хмурилась, когда что-то казалось ей непонятным. Моргана, подтянув колени к подбородку, смотрела в огонь. Казалось, она полностью погружена в себя. Странная девочка… В деревне она до чертиков испугалась Герды и Германа, а сегодня смело бросилась на Ангела, хотя понятно было, что ей не удастся с ним совладать. Лишь появление Германа спасло ее от верной смерти.
Моргана почувствовала, что следопыт разглядывает ее, оторвалась от наблюдения за пляшущими языками пламени и посмотрела Герману прямо в глаза… На этот раз первым не выдержал следопыт. Он отвел взгляд и уставился поверх ее головы на темные силуэты сосен, стараясь собрать разбегающиеся мысли. Взгляд Морганы смутил его: была в нем и благодарность за сегодняшнее спасение, и страх за свое будущее, и боль потерь, и вековая усталость, и мудрость взрослого человека.
«Сколько же пережила эта малышка, если у нее в глазах целый океан боли? У детей просто не должно быть такого взгляда и таких глаз».
— Герман, — окликнул его Дуго.
— Да? — Следопыт отвлекся от мрачных мыслей.
153 
