132 
— Михаила Фридрихыч — сказал Белецкий, — я еще не освоился с делами как следует… Тут звонил какой-то Аленский, я на всякий случай велел ему брякнуть через полчаса.
— И хорошо сделали! Киевский Кулябка уже предупредил нас о его приезде… Пожалуйста, выпишите деньги для небольшого кутежа в ресторане, ибо раскрывать перед Аленским конспиративные квартиры я не решаюсь и вам того не советую.
— Благодарю за науку. А нельзя ли выписать на кутеж и на меня? Я бы инкохнито посидел в уголку да послушал.
— Тогда выписывайте сразу на трех. Я прихвачу из жандармского резерва и Еленина. Партию анархистов он знает «в лицо». Богров скоро позвонил, и Котен ему сказал:
— Будьте при фраке в «Малом Ярославце»… В отдельном кабинете ресторана на Морской (ныне улица Герцена) состоялась встреча с Богровым.
— Киевлянин… земляк! — сказал пройдоха из резерва Еленин и дружески шлепнул Богрова по заднице, чтобы проверить, нет ли браунинга в заднем кармане брюк (он незаметно мигнул Белецкому: мол, все в порядке — сзади полная пустота).
Теперь пришла очередь поработать фон Котену.
— Такой молодой и красивый человек, — сказал он Богрову, дружески шлепая его по груди, чтобы проверить, нет ли оружия в пиджачных карманах (подмигнул Белецкому — чисто, можно ужинать).
Белецкий в разговоре отмалчивался; беседу с Богровым, стремительную и ловкую, больше похожую на допрос, вели фон Котен и Еленин, причем первый играл на недоверии, а второй выступал в роли защитника интересов Богрова, и если фон Котен выражал подозрение, то Еленин (из резерва) говорил ласково:
— Ну, что вы цепляетесь к человеку? Такой милый неиспорченный юноша… зачем же думать о нем так плохо?
Впервые в жизни Белецкий постигал уроки жандармской игры с человеком.
Договорились, что Богров проникнет в подполье столичных эсеров; платили ему по сто пятьдесят рубликов в месяц.
Не особенно-то обогатив жандармские архивы, Богров обещал, что может принести МВД большую пользу, если отъедет за границу, что он и сделал. Зиму он проводил в Ницце, куда приехали и папа с мамой; заглянув в Монте-Карло.
Богров просадил в рулетку четыре тысячи франков. После этого он заявил родителям, что Европа ему осточертела — он хочет вернуться в Киев.
* * *
Для встречи Нового года в доме Сухомлиновых на Мойке собрались гости, далеко не лучшие представители столичного общества: притащился Побирушка с конфетами, под елкой расселись сородичи Екатерины Викторовны; пришел, конечно, и Альтшуллер, явился интендант, через которого госпожа министерша брала взятки.
Пуля охранника провела между легкими и печенью диктатора одну из тех роковых черт, за которой история вписывает итоги баланса целой эпохи.
Виктор Обнинский
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. НА КРУТЫХ ПОВОРОТАХ (ЯНВАРЬ 1911-ГО — ВЕСНА 1912-ГО)
ПРЕЛЮДИЯ К ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ
В 1911 году печать возвестила народам мира, что на небе появилась комета Галлея, которая пройдет от Земли столь близко, что хвост ее — не исключено!
— врежется в нашу планету. Русские журналы запестрели наглядными схемами кометы, намекая читателям, что неплохо бы им, грешным, покаяться. Первогильдейские матроны срочно обкладывались подушками, дабы смягчить неизбежное потрясение (комета представлялась им вроде неосторожной телеги, которую нетрезвый кучер разогнал с мостовой на панель)…
Лучше всех, как я знаю, отметили «вселенское светопредставление» тамбовские семинаристы. В ночь, когда комета Галлея должна была вдребезги разнести нашу Землю, они собрались в городском парке, куда принесли восемьдесят пять ведер водки. Восемьдесят пять ведер водки — дело слишком серьезное, требующее сосредоточенности и хорошей закуски. Над тамбовскими крышами, трагически и сильно, всю ночь звучала «Наливочка тройная» — глубоко религиозная песня, слова которой до революции знало наизусть все русское духовенство:
Лишь стоит нам напиться, само собой звонится и Хочется молиться — умилительно!
Коль поп и в камилавке валяется на лавке, Так нам уж и в канавке — извинительно Наш дьякон из собора, накушавшись ликера, Стоит возле забора — наклонительно!
Монахини святые, все жиром налитые, Наливки пьют густые — усладительно!
Наш ректор семинарский в веселый вечер майский Напиток пьет ямайский — прохладительно!
А бурса из Харькова, накушавшись простова, Читает вслух Баркова — умилительно!
132 
